Екатерина Мурашова - Забывший имя Луны
– Шалишь! – усмехнулся Кешка, привычным движением скатал куртку и ботинки в тугой узел, пристроил на голове, подвязал тесемку и неслышно сполз в воду. Плыть почти не пришлось, хотя дно оставляло желать много лучшего, и если бы не привычка ощупывать поверхность ступней, Кешка сто раз успел бы располосовать ноги обо всю ту дрянь, которую городские люди бросают в свои протоки. Уже выбравшись на некрутой спуск, Кешка поймал обалдевший взгляд случайного прохожего с той стороны протоки и, чтобы не привлекать излишнего внимания, встряхнулся и быстро скрылся между деревьями. Теплившаяся было надежда на костер быстро угасла, потому что все дрова вместе с подлеском городские люди, по-видимому, тутже утаскивали для своих нужд, но деревья вроде бы оправдывали ожидания – их старые сучья имели множество удобных, сулящих относительную безопасность развилок. Людей в лесу почти не было. Пробежав несколько кругов по тропинкам и достаточно согревшись, Кешка накинул сухую куртку, привычно взял в зубы шнурочный узел, перекинул ботинки за спину, обхватил руками ствол и, нащупывая опору босыми ногами, полез на ближайшее подходящее дерево, предвкушая приятный и безопасный отдых, а после рассвета новое и более подробное знакомство с необыкновенным и в чем-то родным ландшафтом. Голод почти не мучил Кешку, потому что утром он нашел в помойке большой, совершенно не заплесневелый кусок хлеба, и половинку странного, полосатого, съедобного изнутри мячика. Названия его Кешка не знал, но о съедобности догадался давно. Черноволосые люди с грачьими голосами сидели на улицах возле кучи таких полосатых (встречались еще желтые, но они Кешке на помойках пока не попадались) мячиков, и отдавали их прохожим в обмен на то, что Блин называл деньгами. Прохожие уносили их с собой, и Кешка долго думал, что они как-то играют в них дома со своими детенышами. Но однажды несколько молодых веселых людей на глазах у Кешки попросили у черноволосого нож, разрезали мячик на большие ломти (внутри он оказался розово-красным) и принялись уплетать их, смеясь и обливаясь соком. После этого Кешка всегда подбирал на помойке обломки мячиков. Иногда они были кислыми и несъедобными, но чаще – сладкими и очень вкусными.
Кешка не успел долезть и до середины пути от земли до вожделенной развилки, когда сонную, укутанную в осеннюю морось тишину леса разорвал переливчатый, срывающийся на высоких тонах свисток. Кешка мгновенно оттолкнулся от ствола и спрыгнул на землю, мягко приземлившись на все четыре конечности. Голова дернулась вперед от перекатившихся и гулко бумкнувших об землю ботинок. Разжав занывшие у корней зубы, и не поднимаясь с карачек (в таком положении он менее заметен), Кешка вздернул голову и огляделся. По дорожке прямо к нему полушел, полубежал немолодой усатый мужик.
– Ты чего это, а? Ты чего это вздумал, а? – говорил он на ходу.
Настоящей опасностью от мужика не пахло. Кешка приободрился, выпрямился, и, не особенно торопясь, обул башмаки.
– Ты чего это на дерево полез? – растерянно спросил подошедший вплотную мужик. – Нельзя же.
– Ночевать, – помедлив, сказал Кешка. Слова по-прежнему давались ему с трудом. Чтобы произнести их, приходилось делать над собой усилие и помогать губам и языку всем телом.
– Дубина ты стоеросовая, – вздохнул мужик, внимательно оглядывая Кешку. – Кто ж это на деревьях ночует! Ты откуда сбежал-то? Из интерната, небось?
Еще помедлив, Кешка кивнул головой. Он не знал, что такое интернат, но объяснить мужику настоящее положение вещей не мог, не чувствовал себя готовым к этому.
– Ты это зря, – внушительно сказал мужик. – Там, конечно, не сахар, но все равно… Кормят там, и крыша. Возвращайся. Сам, на улице, не проживешь. Умом-то тебя Бог обидел, по всему видно. Как вернуться-то, куда, знаешь?
Кешка снова кивнул. Разговаривать с мужиком оказалось неожиданно легко, он явно не таил зла, а, наоборот, судя по всему, давал Кешке какой-то дельный, по его мужиковскому мнению, совет. При таком раскладе Кешка непрочь был поговорить еще. Хотя ночевка на дереве явно накрылась. Непонятно, почему.
– Ну вот и топай туда, – решительно сказал мужик. – Да скорее, пока совсем не стемнело. А то не найдешь после. Да и у вас закроют. Иди, иди, – увещевающе повторил он и махнул рукой в сторону выхода. – В интернате тепло, светло, жрать дают. Там жить будешь, а здесь – пропадешь ни за что. Ты хоть и придурок, а тоже ведь – душа. Иди, Бог с тобой…
Кешка не увидел никаких резонов спорить, да и возможности у него такой не было, а потому послушно потопал в указанном мужиком направлении.
И на ночь устроился вовсе даже неплохо. Густющие кусты росли на огромной ухоженной поляне. В кустах – вроде шалаша охотничьего, а посреди его – лавка. Спать на ней тепло, от земли не дует. А самое чудное – посреди поляны горит костер. Поначалу Кешка хоть и хотел, но подойти боялся, больно место открытое, в случае чего и бежать не поймешь куда. Но смотрел из своих кустов час, другой, третий, задремывал и просыпался раз пять – никто к костру не подходит, никто в него дров не кладет, а он горит себе и горит, как ни в чем не бывало. С вечера еще люди были. Постоят шагах в пяти, поглазеют и отойдут. Вроде и не греются, не поймешь чего. Потом стемнело – вовсе никого. Тут и Кешка отважился. Уж больно по огню в городской хмари соскучился, намерзся изнутри. Прошел сначала вдоль стенки каменной, в тени, потом боком-боком стал к огню подбираться. Подобрался чуть не вплотную, согрелся. И от жара, и от волнения. Костер странный, дров в нем и вовсе нет, идет пламя из какой-то трубы, а что в ней – не разберешь. Никто не бежит, не свистит – нет никого. Кешка расслабился, сел на теплую каменную плиту, обхватил руками колени, скинул куртку – пусть одежка попарит, просохнет, задумался, вспомнил родную избушку, очаг в ней…
В чем суть его, Кешкиного пребывания здесь, в Городе, в месте, где все чуждо, непонятно и опасно для него? Что он здесь делает?
«Узнать» – возникло отдельное, окрашенное в рассветные тона слово, повисло перед глазами, покачалось, слегка взмахивая полупрозрачными крылышками, как бабочка в летний выморочно-жаркий день, когда не хочется уходить с берега лесного озерца, а огромный розово-лиловый язык Друга словно не помещается в зияющую жарко малиновым светом пасть… «Узнать» – Кешка покатал слово на языке, сравнил с возникшей картинкой, сделал вывод: «Узнать – это хорошо.» Так Кешка думал. Почти также думал Друг, но Кешка не знал об этом.
Согревшись, вернулся на укрытую в кустах скамейку, заснул, видя сквозь сплетенье ветвей одинокую звезду. Спал хорошо, хотя и просыпался по лесной привычке каждые четверть часа. Но это не мешало. Так он спал всегда, сколько себя помнил. А помнил немногое. И теперь уже знал об этом.
