Француаза Бурден - Хрустальное счастье
По радио глухо звучала песня Франсуазы Арди, которую они не слушали, откровенничая.
— Виржиль сошел с ума. Уехал, ничего не сказав, папа способен отправиться за ним даже в Валлонг! — воскликнула Тифани.
— Он поехал на поезде?
— Да. Так как у него почти не было денег, мне пришлось ему одолжить.
— Ну да, когда Винсен узнает, стекла задрожат! — заключила Лея.
Тифани пожала плечами, смирившись. Она не боялась отца, которого безгранично любила, и который всегда был очень мил с ней; тем не менее, накануне Виржиль вызвал у него такую ярость, что его голос гремел по всему особняку несмотря на закрытые двери. После того как молодой человек наконец вышел из гостиной очень бледный, он укрылся в своей комнате и собрал чемоданы.
— Я не могла ему отказать, — пробормотала Тифани. — Нужно было видеть его лицо сегодня утром… Мне кажется, он не спал всю ночь.
Когда брат к ней постучался незадолго до шести, Сирил только что ушел, и она почувствовала беспокойство при мысли, что они могли столкнуться.
— О чем ты думаешь? — спросила Лея. — Я ненавижу этот блаженный вид, ты как будто мечтаешь об очаровательном принце!
— Кто знает.
— Да нет, не ты, моя старушка, ты слишком земная, ты приведешь нам парня с нужными анкетными данными, и, таким образом, у твоего отца будет повод порадоваться.
Они всегда прекрасно понимали друг друга, потому, что были одного возраста и являлись единственными дочками среди четырех непоседливых мальчиков.
— Что за повод, мои дорогие? — спросил Винсен, входя в кухню. — Есть хорошая новость, которой я не знаю?
Мари, которая шла за ним, заметила бутылку.
— Пьянствуете перед ужином?
— Просто немного белого вина, мама…
— Ты дашь нам попробовать? — попросил Лею Винсен.
Он посмотрел на нее ласковым взглядом, на который она ответила широкой улыбкой. Он все время уделял ей особое внимание, играя роль главы семейства, которую он взял на себя. Ибо хотя Мари и была хорошей матерью, ее дети нуждались в мужском внимании.
Пока он искал стаканы в буфете, Мари села на лавку, краем глаза наблюдая за дочерью. Она находила ее все более красивой, но не могла на нее смотреть, не думая об Эрве. Сходство становилось кричащим, невозможно было его не заметить.
— Пап, — пробормотала Тифани, — Виржиль просил тебе передать, что…
— А сам он не может сказать?
Винсен повернулся уже злой, и Тифани закончила, вздохнув:
— Он поехал к маме.
— В Сен‑Реми? Он мог бы меня предупредить, он определенно не слишком смелый! Когда он должен вернуться?
— Я не знаю… Не сразу, я думаю… Ну, не раньше, чем через несколько недель… или несколько месяцев.
Озадаченный, Винсен мгновение помолчал и покинул кухню, не проронив ни слова.
— О, впереди прекрасный вечер, — вздохнула Мари. — Так, девочки, вы начинаете готовить ужин.
После смерти Клары кухарка работала только на полставки, как и уборщица, и каждый вносил свой вклад, даже Мадлен, составляя меню. Мари печально посмотрела на двух девушек, прежде чем отправиться на поиски Винсена. Она нашла его в будуаре на втором этаже, как и ожидала, он набирал номер.
— Подожди! — крикнула она. — Кому ты звонишь? Магали?
— Нет, Алену.
Она быстро подошла к нему и положила трубку.
— Тебе лучше отложить это на завтра.
— Почему?
— Ты и так достаточно накричал на сына. И если Ален станет его защищать, ты в итоге сцепишься и с ним! Ты понимаешь, что ты делаешь то же самое, что и Шарль?
Она толкнула его в кресло, продолжая говорить.
— Не забывайся, Винсен. У тебя был очень сложный отец, ты не одобрял его обращение с Аленом… Не относись к своему сыну с презрением, ему не на кого положиться. Он имеет право быть не как все. Разве я была как все?
— Нет, но ты знала, чего ты хочешь, Мари. И Ален тоже. Тогда как Виржиль ничего не хочет, он может все бросить, не пытаясь найти ничего взамен.
— Май 68‑го прошел через это…
— Хорошее оправдание лени!
— Ты несправедлив.
Винсен пожал плечами, но его ярость постепенно уходила. Побег сына не очень удивлял его. Они противостояли друг другу уже давно, а точнее, с тех пор, когда Винсен против его воли привез его в Париж. Он говорил, что ему не хватает матери так же, как и Одетты, к которой он испытывал настоящую нежность, и его желание вернуться в Валлонг спровоцировало уже много конфликтов.
— Он сердится на меня из‑за развода, — вздохнул Винсен, — и он берет себе Алена в качестве образца для подражания, зная, что меня это раздражает…
— Ален — бог для всех наших детей, я думаю, мы ничего не можем с этим поделать.
— Тебя это устраивает… но не меня!
— Чем тебе мешает Ален? Его… ориентация?
— Не упрекай меня в этом, Мари. Я знал, что твой брат предпочитает мужчин задолго до того, как ты сама это узнала, и это ничего не изменило в моем отношении к нему.
— И, тем не менее, ты его ненавидишь!
Он, казалось, растерялся, услышав это. Потом быстро покачал головой.
— Это не то слово. Ты обвиняешь меня в том, что я ничего не помню, но я не в силах забыть его поведение! Он даже не пришел на похороны папы…
Отсутствие, которое Винсен все еще не простил ему. Это было очевидно. Мари не ответила, а лишь села напротив него. Она знала: он достанет сейчас пачку сигарет, что он почти сразу же и сделал. Он курил очень редко, но часто вертел пачку, когда находился в замешательстве.
— И в день похорон бабушки он меня прямо оскорбил… Он все путает. Историю наших родителей и нашу… Когда я смотрю на тебя, Мари, я не вижу в тебе дочь Эдуарда, я вижу тебя, тебя. Мою кузину. Поразительную женщину, которую я обожаю. Я бы испытывал то же и к Алену.
— Он, по‑видимому, не был в этом уверен. Последнее, что он хотел бы услышать в то время, это то… что был сыном такого мерзавца.
Воцарилось молчание, и они не пытались его прервать, уйдя каждый в свои мысли. Они вспомнили чтение дневников Юдифи в ту самую ночь, когда узнали правду. Шарль только что умер в больнице. Вместе, все пятеро, они собрались открыть несгораемый ящик его стола. Они нашли несколько маленьких черных блокнотиков, которые молча вытащили один за другим. После этого Ален никогда не был прежним.
После долгой паузы Винсен пробормотал:
— Злопамятность, прошлое, все эти ужасы… это много значит, в конечном счете… Посмотри на нас! Иногда мне кажется, что мы должны поговорить с детьми, — это история их семьи, и они имеют право знать, — но, тем не менее, я не могу на это решиться. Каждый раз, когда кто‑то из них задает вопрос, я уклоняюсь. Я думаю, что боюсь…
