Инна Бачинская - Магия имени
Сказать, что тетя Эва была красавицей, – ничего не сказать. Красавиц на земле много. Она была ослепительно хороша! От ее красоты дух захватывало, и сжималось сердце от непонятной печали даже у меня, ребенка. Она казалась мне сказочной принцессой. Синеглазая, светловолосая, настоящая северная красавица, цветок польский… Наверное, тогда я впервые понял, что такое женщина. Не мама или тетки и их знакомые, а настоящая женщина! Ее голос – теплый и нежный, ласковый взгляд, и глаза – то синие, как ночное небо, то яркие, как васильки… В ее присутствии даже самый бездарный человек становился поэтом. Именно тогда я и написал свои первые стихи. Такие, как Эва, рождаются раз в сто лет, а то и реже. За всю свою долгую жизнь я не встречал больше женщины, похожей на нее.
Мы, поляки, как дети, любим блестящие пуговицы и звонкие побрякушки. То, что наша Эвуня теперь графиня, что у нее родовой замок в Испании, придавало ей в глазах окружающих особый блеск. Сеньор испанец был не так хорош собой, вернее, вовсе не хорош, очень немолод и совсем не походил на принца из сказки. У него была внушительная внешность, умные глаза, обильная седина на висках и в небольшой бородке. Он словно сошел с картины Веласкеса, и ему очень подошел бы средневековый костюм с круглым гофрированным воротником. Он редко смеялся, постоянно курил вонючие сигары, беседовал с мужчинами нашего многочисленного семейства о политике, самым подробным образом отвечая на вопросы о будущем Европы. Возможно, их рассуждения казались ему, старому опытному дипломату, наивными, но, если даже так и было, он не давал этого понять ни взглядом, ни жестом.
Я сейчас думаю, что приехал он в Варшаву неспроста, а с определенной миссией, скорее всего, по поручению германского правительства, так как последние восемь лет жил с семьей в Берлине. Обстановка в Европе была напряженной, все разговоры велись о войне. В Германии фашисты находились у власти, германская дипломатия прорабатывала возможность создании оси Япония – Германия – Россия в будущей войне против европейских стран, а Россия, в свою очередь, спешно перевооружалась. Знаешь, Стах, я прочитал в мемуарах одного видного русского военачальника, что Россия накануне войны намного превосходила по технологии вооружения Германию. Она готовилась к войне, несмотря на подписание мирного договора. И России, и Германии этот договор нужен был лишь для выигрыша времени. У России не оставалось военных кадров, старая гвардия была полностью уничтожена. Неизвестно, как сложились бы судьбы Европы, если бы Сталин не уничтожил почти всю советскую военную элиту. Гитлер опасался союза Польши и России – в этом случае наша страна стала бы «северным коридором» в Европу для русской армии. И сеньор Рикардо, как я думаю, явился в Польшу прощупать почву насчет возможности создания этого союза.
Рышард, старший сын Эвы, учился на архитектора, прекрасно рисовал. Он был похож на мать, но и отцовские черты угадывались в его лице. Он взял все лучшее, что было в них обоих, – значительность отца и красоту и мягкость матери. Рышард возился с нами, детьми, учил рисовать, набросал карандашом наши портреты, а Энрико, надутый как индюк, не сводил с брата ревнивого взгляда. Уже тогда было видно, какое это неистовое и жестокое существо. Он боялся и слушался только отца, боготворил старшего брата и ревновал его к матери. Как-то раз он толкнул Эву, полный злобы, оттого что Рышард собирался с ней в театр, вместо того чтобы идти с нами кататься на санках. Надо сказать, что Эва и старший сын постоянно были вместе – Рышард сопровождал ее в костел, в театр и просто по магазинам в то время, как сеньор Рикардо был занят, встречаясь с видными правительственными чиновниками.
Мы знали, что Эва очень богата, мы сами являлись небедными людьми, но в том, как она швыряла деньги, было что-то пугающее. Она купила нам всем дорогие подарки, маме – кольцо с бриллиантами, шубу, платья, двоюродным сестрам и братьям – золотые безделушки, портсигары, часы. Даже моим сестрам, Гражине и Урсуле, совсем маленьким тогда, подарила золотые сережки. Казалось, она боялась не успеть одарить всех перед разлукой на долгие годы, а может, и навсегда. Она встречалась со своими школьными подругами, теперь солидными семейными дамами. Они приходили к нам в дом и превращались снова в шумных веселых барышень. Почти каждый день она уезжала в гости кататься на лошадях или в театр – всегда в сопровождении Рышарда. Он говорил по-польски с приятным акцентом, был приветлив, улыбчив и очень хорош собой – смуглый брюнет с синими глазами.
Варшава сияла огнями, всюду гремели духовые оркестры, устраивались вечера и балы, украшались елки, крутились карусели в парках. Я вспоминаю то время, почти две недели перед Рождеством, как нескончаемую вереницу праздничных обедов, блеск хрусталя и серебра, разговоры за столом по-французски о политике, путешествиях, опере, любви. Разные смешные истории, которые мастерски рассказывал отец, смех и звонкие голоса дам, музыку, подарки и запахи, которыми был наполнен дом: крепких сигар, кофе, ванили, жареного гуся с яблоками и черносливом. Большие блюда с хрустящими фаворками, посыпанными сахарной пудрой, шоколадными мазурками, которые пекла, не доверяя кухарке, мама, ромовыми бабами с изюмом и цукатами, щедро облитыми ванильно-сахарной глазурью, стояли на буфете, и мы, дети, воровали печенье, невзирая на запреты старших.
Я помню сеньора Рикардо в смокинге и лакированных туфлях, с бриллиантовыми запонками в манжетах ослепительно-белой рубашки, и Эву, в бальном кремовом платье, на груди приколота белая живая роза, с бриллиантами в ушах и на шее, с высокой прической, чужую, далекую, невероятно красивую – они собираются на бал в испанское посольство. Прекрасная пара, считали все. Он – олицетворение мужества и силы, она – красоты и женственности.
А ожидание подарков от святого Миколая? Мы, старшие, уже знали, что никакого святого Миколая не существует на свете и подарки покупают сами родители, и снисходительно переглядывались, когда малыши рассказывали друг другу, что принесет им святой в этом году. Взрослые наряжали елку в гостиной, а мы подглядывали за ними. Эва, тонкая, изящная, в синем платье, в туфлях на высоких каблуках, с волосами, поднятыми надо лбом по моде того времени и рассыпанными по плечам локонами, в руке – блестящая рождественская звезда из зеркальных бусин, семейная реликвия. Рышард стоит на табурете, а она протягивает ему звезду. Так и осталась в моей памяти эта картина: Рышард наклонился, чтобы взять звезду у нее из рук, а она, подняв к нему лицо, смеясь, говорит что-то. Вернее, две картины, как моментальные фотографии – Эва и сеньор Рикардо перед балом, нарядные, чужие, отстраненные, и Эва с Рышардом около елки…
