Елена Арсеньева - Черная жемчужина
Н-да, вот так поворот сюжета…
Кстати, почему первой жертвой в парке стала именно Алена Дмитриева? Хулиганы решили опробовать рецепт блюда на его создателе? Понравится, мол, или нет автору воплощение его замысла?
Нет, вряд ли. Скорее это одно из тех невероятных совпадений, на которые так щедра жизнь Алены Дмитриевой. Она просто попалась под руку. Хулиганы еще позавчера готовили нападение именно на Ольгу Васнецову. Они знали, во сколько та обычно возвращается от больной матери, и просто перепутали Алену с ней.
Чего они хотели от Ольги? Возможно, Муравьев прав, и это первым приходит в голову – это была месть или угроза ее мужу. Прицепили на свой автомобиль этот нелепый номер и решили, что всех сбили с толку. Да и вообще, конечно, не предполагали, что его кто-то разглядит. Они ведь не знали, что Алена и тот парень, свидетель, «ботаник», как называл его Муравьев, этот номер разглядели. А также они не предполагали, что Алена начнет дело копать. И если со стороны «ботаника» опасности особой нет: ну, сняли номер – и всех делов, разъезжайте неопознанными, – то со стороны Алены опасность для них может быть посерьезней. Интересно, знают ли они, с кем связались невзначай, кого вздумали использовать к качестве подопытного кролика? Она не Кролик, а Дракон, а подопытный Дракон – это опасная штука…
Впрочем, Врубель-Ушат знал, что она – писательница. Сегодня Алена это подтвердила, оставив свою визитку Алке. На визитке с одной стороны написано ее настоящее имя: Елена Дмитриева-Ярушкина, даны оба телефона, домашний и мобильный, а также адрес электронной почты, а с другой лапидарно и выразительно значится: Алена Дмитриева, писатель…
И все же Врубель решил над ней подшутить. Ну да, он же и представления не имеет, например, о грамоте, врученной Алене МВД за то, что она раскрыла попытку уничтожить картину Васнецова «Ковер-самолет» в местном художественном музее…
Васнецов… И тут Васнецов. Вообще, как-то много художников в этой истории. Васнецов, Врубель, потом тот неизвестный лагерник, обрывки картины которого Алена видела сегодня около мусорного ящика…
И все они такие разные! Светлый, радостный Васнецов – и монохромный Врубель… Монохромный? Откуда это слово взялось? А, ну да, дед рыжих Василия и Натки говорил про монохромного Врубеля.
Ладно, ерунда, это не имеет к делу отношения. А вот о чем стоит подумать: зачем Дальтон, он же Врубель, дал Алене адрес на Донецкой? Наверное, чтобы любопытная писательница туда пришла. И что там ее ждет? Ее убьют? Схватят и посадят связанной невесть куда? Начнут стращать, чтобы она не проболталась о результатах своих поисков, будут требовать, чтобы вообще бросила что-то искать? Но ведь ей ничего не может помешать вот прямо сейчас позвонить, скажем, Муравьеву и позаботиться о страховке…
Ну разумеется, никуда звонить она не будет. Муравьев ее снова на смех поднимет. Нет уж, хватит. Только сама.
Сама-сама, быстро-быстро?.. Но там опасно… Наверное, лучше никуда не идти.
Наверное. Конечно! Да.
Только ведь Алена умрет от любопытства, если не пойдет. А времени, между прочим, уже шесть. Пора!
Из воспоминаний Тони Шаманиной (если бы они были написаны, эти воспоминания…)
Я помню ту ночь…
Мне с вечера не спалось, было очень душно. И все время ужасно хотелось пить. Как будто сердце горело. Я думала, оно от любви горит, а оно, может, от дурных предчувствий… В ту ночь вся жизнь кончилась, но я этого не понимала. Просто не спала, просто мучилась от любви, просто хотела пить. И вечером на кухню за водой бегала, и ночью. А мне идти надо было через спальню родителей, а мама спала очень чутко, и поэтому я наконец взяла с собой воды в кружке. И вот снова проснулась – в полночь… Меня всегда будили часы, которые били за стенкой, у Вахрушиных, вообще не понимаю, как можно было спать в одной комнате с такими часами, а Ленка говорила, что им совершенно ничего спать не мешает, она даже ничего не слышит, дрыхнет без задних ног, а у меня гнилая буржуазная душонка, если я не могу спать в такт звону часов, которые отбивают наше новое, советское время. Помню, я один раз так рассвирепела от этих глупостей, которые вечно изрекала Ленка, что сказала: «Это у тебя гнилая буржуазная душонка, если ты можешь спать в то время, когда часы отбивают наше новое, советское время!» Это была точно такая же чушь, как та, которую беспрестанно несла сама Ленка, но на нее это подействовало. Она стала ко мне поменьше цепляться, а иногда часы даже вообще не били – то ли их забывали завести, то ли Вахрушины просто гирьки отпускали: наверное, часы им и самим тоже иногда мешали.
Ну вот… а в ту ночь часы снова шли. И я, проснувшись и потянувшись к кружке, услышала, как они отбивают полночь.
Я попила и подумала, что я не сплю, как самая настоящая влюбленная. Ну, на самом деле я и была влюблена в артиста театра оперы и балета, тенора Порошина. В него были влюблены все барышни, девушки и дамы города. Ну, и девочки тоже, кроме, разве, самых уж младшеклассниц. Порошин – его звали Игорь Владимирович – жил в гостинице «Москва», рядом с театром драмы. Утром, к одиннадцати часам, он ехал на репетицию. И мы, девчонки, которые его обожали, приходили к десяти и топтались около гостиницы, ждали, когда он появится. Потом, держась на почтительном расстоянии, шли за ним по Свердловке до трамвайной остановки. Порошин на трамвае ездил до театра.
Некоторые обожательницы, которые учились в первую смену, даже с уроков иногда сбегали, чтобы на Порошина посмотреть. Но мне везло. Я в том году училась во вторую. Поэтому и вставала рано, в половине седьмого, вместе с папой, чтобы успеть уроки сделать и к десяти быть свободной. Просто на всякий случай. Вдруг Порошин пойдет пешком? И тогда можно будет прогуляться за ним, поодаль, просто так, глядя на него и думая о том, какой он высокий, красивый… Иногда я в мечтах набиралась смелости и решалась проехаться с ним в одном вагоне трамвая. Но это только в мечтах – в жизни не решилась бы, понимая, как это глупо будет выглядеть. А как-то раз домечталась до того, что представила, как я еду на папиной служебной машине – сама, без шофера еду, сама за рулем, как Любовь Орлова в кинофильме «Волга-Волга», – и догоняю Порошина, останавливаюсь, открывая так шикарно дверцу:
– Игорь Владимирович, вас подвезти?
А он останавливается и смотрит на меня своими огромными черными глазами, такими же, как у Ленского, которого он пел в «Евгении Онегине», или как у Надира из «Искателей жемчуга»…
В сиянье ночи лунной
Ее я увидал,
И арфой многострунной
Чудный голос мне звучал…
Я не могла удержаться: плакала, когда по радио передавали эту арию. Плакала и в этот вечер, потому что мы вернулись из оперного, где опять слушали «Искателей жемчуга» Бизе, и я не могла сдержать слез, то ли от любви, то ли от красоты, то ли от всего вместе. Я просто не могла с собой справиться, потому что, когда Надир пел:
