Виктория Холт - Властелин замка
— Не пора ли нам ехать? Мы не вернемся до темноты, если будем зря терять время, — сказала я.
Она умоляюще посмотрела на меня:
— Как вы думаете, когда люди умирают… не обычной смертью, а когда их… Как вы думаете, возможно ли, что они не остаются в своих могилах, а возвращаются и ищут…
Я резко сказала:
— Женевьева, что это вы говорите?
— Мисс, — сказала она, будто звала на помощь, — иногда ночью я неожиданно просыпаюсь в ужасе из-за звуков, которые слышу в замке.
— Дорогая Женевьева, многие время от времени неожиданно просыпаются в ужасе, потому что им снятся дурные сны.
— Шаги… стук… Я слышу их. Я слышу. Я правда слышу. Лежу и дрожу… и жду, что вот-вот увижу…
— Свою мать?
Девочка была явно напутана; она тянулась ко мне за помощью. Бесполезно объяснять ей, что это чепуха, что привидений не существует. Ей бы это совершенно не помогло потому, что она подумала бы, что это обычная уловка взрослых для успокоения детских страхов.
Я сказала:
— Послушайте, Женевьева, предположим, привидения существуют и твоя мать действительно приходила.
Она кивнула, глаза ее округлились от удивления.
— Она ведь любила тебя?
Я видела, как крепко она сжала поводья.
— О да, она любила меня… никто так не любил меня, как она.
— Она ведь никогда не причинила бы тебе зла? Неужели ты думаешь, что теперь, кода она мертва, она переменила отношение к тебе?
Я увидела, как смягчилось выражение ее лица; я была довольна собой. Я дала ей утешение, которого она так отчаянно искала.
Я продолжала:
— Когда ты была ребенком, она ухаживала за тобой; если она видела, что ты вот-вот упадешь, она спешила к тебе на помощь, не так ли? — Она кивнула. — Почему же она должна переменить свое отношение к тебе только оттого, что она мертва? Я думаю, что ты слышишь скрип половиц в этом очень старом доме, стук дверей, окон… все, что угодно. А может, это мыши… но все-таки, предположим, что привидения существуют. Ты не думаешь, что твоя мать может приходить сюда, чтобы защитить тебя от зла?
— Да, — сказала она, глаза ее сияли. — Наверное, так и есть. Она любила меня.
— Помни об этом, если неожиданно проснешься ночью.
— Да, — сказала она. — Я буду помнить.
Я была довольна и чувствовала, что дальнейший разговор на эту тему может разрушить впечатление, которое я произвела, поэтому поехала дальше, и некоторое время мы ехали рядом.
До самого поместья Каррфур мы не разговаривали.
Это был старинный дом, стоявший вдали от дорог. Толстая каменная стена окружала его; изящные чугунные ворота были открыты. Мы проехали под широкой аркой и въехали во двор. Окна были закрыты зелеными ставнями; стояла глубокая тишина. Я по-другому представляла себе дом той девочки, которая вела подробные дневники своей жизни.
Женевьева быстро взглянула на меня, чтобы увидеть мою реакцию, но я надеялась, что ничем не выдала себя.
Мы оставили лошадей в конюшне, и Женевьева повела меня к дверям.
Она взяла тяжелый молоток, и я услышала звук, отдававшийся в нижней части дома. Опять тишина; потом — шаркающие шаги, и в дверном проеме появился слуга.
— Добрый день, Морис, — сказала Женевьева — Сегодня со мной приехала мадемуазель Лоусон.
После обмена приветствиями мы вошли в холл с мозаичным полом.
— Как сегодня мой дед, Морис? — спросила Женевьева.
— Все так же, мадемуазель. Я посмотрю, готов ли он вас принять.
Слуга исчез и через несколько минут вернулся с сообщением о том, что хозяин ждет нас.
Огня в камине не было, и, когда я вошла в комнату, меня удивила царившая в ней прохлада. Должно быть, когда-то эта комната была очень красивой; меня поразили ее пропорции. Лепной потолок был украшен надписью, которую я разобрать не смогла — было понятно лишь, что она на старофранцузском языке; закрытые ставни почти не пропускали свет, обстановка в комнате была весьма скромной. В кресле-каталке сидел старик. Я испугалась; он был больше похож на труп, чем на живое существо: мертвенно-бледное лицо, горящие глаза в провалившихся глазницах. Когда мы вошли, он закрыл книгу, которую держал в руках. Он был в коричневом халате, подпоясанном коричневым же шнуром.
— Дедушка, — сказала Женевьева, — я пришла проведать тебя.
— Дитя мое, — ответил он удивительно твердым голосом и протянул ей худую белую руку с выступавшими голубыми венами.
— Я привела с собой мадемуазель Лоусон, — продолжала Женевьева, — она приехала из Англии реставрировать картины моего отца.
Казалось, его глаза, единственное, что было живым во всем его облике, пытались проникнуть в мои мысли.
— Мадемуазель Лоусон, извините, что не встаю поприветствовать вас. Мне это удается с большим трудом и только с помощью слуг. Я очень рад, что вы приехали с моей внучкой. Женевьева, принеси стул мадемуазель Лоусон… и себе.
— Да, дедушка.
Мы сели перед ним. Он был восхитительно любезен; он расспрашивал меня о моей работе, выражал живой интерес и попросил Женевьеву показать мне его коллекцию. По его словам, некоторые картины нуждаются в реставрации. Мысль о жизни, даже временной, в таком доме привела меня в смятение. Несмотря на атмосферу таинственности, замок был живым. Живым! Этот дом был похож на усыпальницу.
Время от времени старик обращался к Женевьеве, и я заметила, как он смотрел на нее. Его внимание ко мне было данью вежливости, но меня поразила пристальность его взгляда, прикованного к ней. Я подумала, что он очень любит ее. Почему она считает, что никто не любит ее — я давно пришла к выводу, что именно это и было одной из главных причин плохого поведения — когда у нее такой заботливый дед.
Он хотел знать, чем она занимается, как у нее дела с уроками. Я удивилась тому, что он говорил о мадемуазель Дюбуа так, словно близко знал ее; из разговора с Женевьевой я поняла, что он никогда не встречался с ней. Конечно, он отлично знал Нуну, потому что когда-то она жила в этом доме, и говорил о ней, как о старом друге.
— Как поживает Нуну, Женевьева? Надеюсь, ты не обижаешь ее. Помни, она — добрая душа. Она, конечно, простовата, но делает все, что в ее силах. И всегда делала. Она хорошо относится к тебе. Помни об этом всегда и не обижай ее, Женевьева.
— Да, дедушка.
— Надеюсь, ты разговариваешь с ней сдержанно.
— Не всегда, дедушка.
— Не всегда? — он встревожился.
— Ну, только иногда. Просто я говорю ей: «Ты глупая старуха.»
— Это нехорошо. После этого ты просила прощения у святых?
— Да, дедушка.
— Нет смысла просить о прощении, если ты сразу же совершаешь тот же грех. Смири свой характер, Женевьева. И если тебя гложет соблазн совершить глупость, помни о боли, которую ты причиняешь людям.
