Татьяна Устинова - Колодец забытых желаний
— Когда он должен вернуться? Дело в том, что у него мобильный телефон не отвечает, а товарищам он срочно нужен.
— Я могу приехать.
— Это кто? — спросил на заднем плане приглушенный мужской голос.
— Его мать, — отчеканила Марья Трофимовна. — Вероника Павловна, с вами хотят поговорить.
— Да, да, — сказала Вероника растерянно.
— Здравия желаю, — близко произнес мужской голос, потеснивший голос Марьи Трофимовны, — как бы нам разыскать сыночка вашего? И поскорше, кота за хвост не тянуть?
— Я… не знаю. Но он вечером приедет, и я ему скажу, чтобы он вам позвонил, если вы мне телефон…
— Э, нет, так не пойдет, — задушевно молвил голос в трубке, — нам бы поскорше, гражданочка, поскорше! Ну, вот как вас зовут?
— Меня? — не поняла Вероника.
— Вас, вас. Как вас зовут, гражданочка?
— Вероника Павловна Башилова.
— Так дело вот в чем. Вероника Павловна, говорят, сын ваш сегодня на работу не вышел, и вообще в последнее время находился в скверном расположении духа, и что человек он замкнутый, нелюдимый.
— Ну и что?! — закричала Вероника. — Это преступление?!
— Само по себе, конечно, нет, не преступление, но поговорить нам с ним все равно поскорше бы надо. Вы это понимаете?
— А вы понимаете, что фактически уже обвиняете в чем-то моего сына?! Вы еще и понятия не имеете, а уже обвиняете!
— Я никого не обвиняю, — голос стал вкрадчивым, — и вы не нервничайте, Вероника Павловна, понапрасну.
— Как же мне не нервничать, когда вы какими-то загадками говорите — и что он замкнутый, и что на работе не был! Он иногда отпрашивается у Марьи Трофимовны и выходит в свой выходной.
— Но на этот раз он ни у кого не отпрашивался! Вы нас-то тоже поймите правильно. Вероника Павловна! У вас свои проблемы, у нас свои.
— Да не хочу я вас понимать, не могу я вас понимать! И как это вам в голову пришло, что Федор может быть во что-то замешан?!
— Да уж вот пришло! — объявил голос в трубке. — Так что, Вероника Павловна? Будем вспоминать или не будем вспоминать?!
— Да что вспоминать-то, господи ты боже мой!
— Ну, адресочки какие-нибудь. Телефончики.
Вероника совсем обессилела.
— Какие адресочки-телефончики?
— Да где нам сейчас искать уважаемого Федора Алексеевича Башилова? Где он может быть? Наверняка есть дружки армейские, подруги задушевные, клубы, бары, рестораны!
— Он не служил в армии! И в рестораны не ходит! — крикнула Вероника. — И нет у него никаких дружков, и не было никогда, я вообще не знаю, на что вы намекаете!
— Да я не намекаю, я так прямо и спрашиваю!
— Нет у него ни дружков, ни подруг! Если хотите, я сейчас приеду, а Федор тут ни при чем! Ни при чем!
— Ну, это мы еще посмотрим, а приезжать вам пока незачем, гражданка Башилова. Мы вас сами навестим, когда такая необходимость нарисуется, а вы, если сынок ваш объявится, попросите его нам позвонить! — Тут голос стал ласковый, медовый, и Вероника поняла, что дело плохо. — И лучше бы вы, мамаша, объяснили ему доходчиво, что с правоохранительными органами нужно сотрудничать и оказывать им всякое содействие! Чтобы он сгоряча в бега не ударился и не прихватил бы с собой чего лишнего!
— Чего… лишнего?
— Да того, что на лишний срок бы тянуло! — сказал голос, утративший свою медовость. — И телефончик запишите мой! А когда будете говорить с ним, скажите, что в его интересах объявиться как можно быстрее!
Мертвой рукой Вероника нащупала огрызок карандаша и какую-то пыльную бумажку, которая болталась в вазе на случай, если придется записать телефон, и записала цифры, которые диктовал голос.
А потом в трубке стало пусто.
Вероника тяжело поднялась с дивана и стала ходить, потирая горло и поглядывая на бумажку с цифрами.
— Феденька, — вдруг остановившись, сказала она, и глаза ее налились слезами, — Феденька, миленький, что у тебя могло случиться?!
Она заплакала бы, наверное, но страх был так огромен, что она не решилась заплакать, закусила губу и продолжала ходить, держась за горло.
Где он может быть?! Какие подружки?! Какие бары?!
Он встречался с какой-то девчонкой и даже время от времени ночевал у нее. Но мать не знала ни адреса, ни телефона, и он не считал нужным посвящать ее в свою личную жизнь. Она его прощала. Она не сердилась. Она совершенно точно знала, как это важно в двадцать пять лет — своя личная жизнь.
А теперь его ищут, и страшные слова, которые кто-то, неизвестный и гадкий, говорил ей по телефону, слышали все сотрудники музея, строгая Марья Трофимовна слышала совершенно точно!
Она меня теперь со свету сживет, мимолетно, как о чем-то совсем не важном, подумала Вероника. Она меня терпеть не может.
Нужно ехать, пронеслось у нее в голове следом. Нужно ехать в музей. Быть там, слушать и смотреть, изо всех сил убеждать их, что Федор не может быть ни в чем виноват, не может, и все тут!
На ходу срывая с себя фартук, она ринулась в кухню, потому что оттуда вдруг потянуло паленым, — и вовремя! Масло на сковородке горело, валил черный дым, моментально впившийся в глаза и ноздри, и казалось, что на плите разорвалась дымовая шашка.
Вероника фартуком схватила с огня сковородку, и раскаленная ручка даже через тряпку так обожгла ладонь, что она вскрикнула и уронила сковороду. Масло пролилось, задымилось и на полу, и она ринулась к раковине, выхватила оттуда кастрюлю с водой и плеснула на пол.
Зашипело, повалил пар, и Вероника плеснула еще. Невыносимо воняло горелым, и, кашляя, она добралась до форточки и распахнула ее. Но этого показалось ей мало, и она стала открывать окно, сдирая наклеенные для утепления полоски кальки. Окно, законопаченное по-зимнему, открывалось неохотно, но в конце концов все-таки открылось, и она, навалившись грудью на подоконник, хватила морозного воздуха.
Дым медленно уходил вверх, а от окна в кухню валили клубы морозного, холодного воздуха.
Хорошо, что в раковине оказалась кастрюля! Гороховый суп пригорел, и она поставила кастрюлю отмокать!
Не обращая внимания на валяющуюся сковородку, на разлитую по полу темную воду, перемешанную с горелым маслом, Вероника метнулась в комнату и стала трясущимися руками тащить из гардероба одежку, чтобы ехать в музей.
— Господи, спаси и помилуй, — повторяла она то и дело, — господи, спаси и помилуй нас, грешных!..
В дверь позвонили, и от неожиданности она со всего размаху плюхнулась на диван, так и не натянув до конца штанину брюк из волосатой и толстой, как шинель, ткани.
— Федя! — вскрикнула Вероника. — Феденька!..
Чуть не падая, она ринулась в прихожую и, даже не взглянув в глазок, распахнула дверь.
— Здорово, маманя! — сказал первый из вошедших, коренастый крепыш, и, по-хозяйски отстранив с дороги Веронику, пошел в квартиру, щурясь на стены. Второй двинулся за ним.
