Наталия Орбенина - Исповедь авантюристки
Новый посетитель на следующий день объявился вновь, потом опять, и так неделю подряд. Он молча сидел в уголке и только смотрел, по большей части на хозяйку заведения. Его взгляд обеспокоил Леокадию. Нечто неуловимо тревожное, непонятное читалось в нем. Неужели он пришел ради нее? Трудно представить, что можно добровольно оторваться от упоительных прелестей Бархатовой.
Как-то раз поутру посыльный принес на квартиру госпожи Манкевич огромный, запакованный в кремовую бумагу букет. Лека развязала его и ошеломленно уставилась на подарок. Искусно выполненные из шелка и вощеной бумаги увядающие розы. Смерть, но какая прекрасная! Бурые, терракотовые, коричневые, желтые цвета в самом изысканном сочетании. Букет издавал едва уловимый запах, от которого у девушки кружилась голова. Ни записки, ни карточки, только бант. Но именно такой расцветки галстук красовался вчера на новом посетителе.
Вечером Леокадия с трудом дождалась, пока появится Резаков и займет свое место в глубине небольшого зала.
– Нынче поутру я получила очень необычный букет. Его отправитель – человек невероятный. Его вкусы и пристрастия необыкновенны. Он мастер изысканных аллегорий.
Леокадия присела на стул рядом с посетителем и выразительно посмотрела на галстук.
– Кому же, как не вам, разгадывать аллегории, вы такая мастерица! – И Резаков кивнул на стены.
Леокадия усмехнулась и закурила длинную папиросу. Она знала, что ее длинные пальцы в крупных перстнях, узкое запястье с редкой красоты браслетом, губы, выпускающие колечки дыма, и чуть прищуренные глаза действуют на мужчин неотразимо.
– Это не я мастерица, а мои друзья.
– Умение выбирать людей – тоже мастерство.
Резаков смотрел на собеседницу почти не мигая. Его взгляд гипнотизировал девушку. Она с усилием отвела глаза.
– Ваш подарок многое сказал мне. Вы поэт, хоть и не написали ни строчки. Значит, вы пришли туда, куда следует. Здесь вас оценят по достоинству.
– Да, я воспеваю смерть. Смерть грязного и пошлого мира. Он давит на меня, но я еще не свободен от его оков. Они тяготят меня, но мне не хватает сил на последний рывок.
– Что же мешает вам?
– Страсти, обыкновенные человеческие страсти и желания. Когда я буду полностью от них свободен, вот тогда меня ничто не остановит.
Лека слушала нового знакомого и не сводила с него глаз. Она мало что поняла из его речи, но ей стало совершенно очевидно: наконец перед ней возник именно тот человек, который способен свести ее с ума!
– Вы говорите так интересно, но непонятно. Я мало знаю вас, хотя мы встречались.
– Огюст. Огюст Резаков, – он тряхнул головой.
– Странное имя.
– Да, я выбрал его сам. Есть на свете личности, которые зажигают свет в твоей душе. Один великий разрушитель, француз, стал для меня таким светочем. Он томится в застенках, его преследуют, но дело его живет. Его идеи прошли сквозь стены казематов. Но вы, конечно, и не слышали о таковом. Впрочем, это не имеет значения. Посвященных – единицы, рабов – толпы.
– Но… – Лека заволновалась. Несомненно, что на данном этапе своей жизни она принадлежала к той самой толпе, о которой столь презрительно отозвался Резаков.
– И не просите. Вам не следует знать большего. Во имя вашей красоты. Ведь вы прекрасны. Вами можно только любоваться. Обожать, не притрагиваясь. Вам нельзя приближаться к огню. Оставьте меня наедине с этим огнем.
Сказав это, Резаков потух и безразлично уставился на поверхность стола.
Лека, ничего не видя и не слыша вокруг себя, шагнула прочь. Бренчал рояль, стоял невообразимый гвалт, на сцене снова извивались полуобнаженные тела, но она шла, как ей казалось, в полной гробовой тишине, точно в уши заложили вату.
Глава 20
Наступили каникулы, и пансион опустел. Разъехались и дети, и педагоги. Из преподавателей оставался еще Мелих, несколько человек пансионной прислуги да сама директриса. Даже швейцар Яков и тот отпросился на недельку к родне в деревню. Раньше, когда наступала летняя сонная тишина, Хорошевские радовались и наслаждались временным покоем. Теперь же, оставшись в одиночестве, Аполония не находила себе места. Пока шли занятия и экзамены, она еще кое-как держалась, поневоле занятая делами пансиона. Теперь же молодая женщина осталась один на один со своей бедой, со своими страхами. Они преследовали ее неотступно. Раньше она свободно, не боясь, могла выйти на ночной двор, залезть в подвал, пройти по темному коридору. Теперь же каждый звук, каждое трепетанье ветки, стук рамы, скрип половицы – все вызывало у нее приступ тошнотворного страха. Ей мерещилось, что она не одна, что в спальне, в гардеробной, в ванной на нее смотрит невидимый глаз. Это тягостное чувство не покидало ее ни на миг.
Особенно тяжело приходилось по ночам. От тревоги Аполония совсем потеряла сон. Поэтому часто лежала, не смыкая глаз. В голове проносились картины, одна ужаснее другой, и призрак вдовства уже маячил перед ней. Как Аполония жалела сестру, когда чуть больше года назад та потеряла супруга! И вот теперь эта страшная участь, видимо, уготована и ей. То, что муж исчез навсегда, теперь становилось все более очевидным. Аполония уже отчаялась найти его живым.
О нет! Нет! Как страшно! Нет! Она не насытилась еще своей любовью! Оторвать половину себя и отдать за жизнь Андрея! Вот только бы узнать, кому предложить сделку!
Сделка. Она стала вспоминать, что ей толковал Андрей про других покупателей дома. Как она была глупа, что не слушала его внимательно. И почему он в последнее время снова упоминал об этом?
Вдруг она почувствовала неуловимое движение. Господи, опять почудилось! Нервы совсем расшатались. Нельзя, нельзя позволить страху одолеть себя. Надо быть сильной, надо взять себя в руки.
Аполония подошла к зеркалу и печально разглядывала свое отражение. Увы, на нее смотрела почти незнакомая женщина. Месяц назад она была моложе лет на пять. Хорошевская сняла мягкий фланелевый капот и осталась только в тонкой полупрозрачной сорочке из батиста-декоса. Приглушенный свет лампы озарял ее округлые плечи, высокую грудь, длинную шею. Как Андрей любил ласкать эти сокровища! Как нежно и трепетно он прикасался к ее телу! Она обхватила себя руками, словно пытаясь повторить объятия мужа. Неужели больше он никогда не прикоснется к ее шелковой коже и их тела не соединятся в едином порыве?
Аполония потупилась. Будучи замужем, она по-прежнему оставалась в мыслях целомудренной институткой.
Она снова посмотрела на себя в зеркало и обмерла. За своим плечом она увидела лицо. Без сомнения, это был герой последних событий – карлик. Она не смогла закричать, от ужаса у нее пропал голос. Нет, нельзя поддаваться паническому ужасу. Надо понять, что ему нужно.
