Анастасия Вербицкая - Дух Времени
Он кончил. Толпа стояла неподвижно. Никто не заметил, как оратор спешно пробрался к выходу Его догнал брюнет в пальто. У ворот они, не торгуясь, взяли извозчика, и, прежде чем слушатели пришли в себя, они были уже далеко.
На гроб с зловещим стуком упала первая горсть земли… ещё, ещё… Закрыв дергавшийся рот платком, вдова писателя глядела в зиявшую могилу, и слезы бежали по её щекам.
Плакала на этот раз и мать покойного, крошечная старушка, с простым лицом крестьянки; и мальчик с тоненькой шейкой; и обе девочки в красных вязаных шапочках и в рваных калошах. И пока земля стучала по крышке гроба сперва громко, потом все глуше и глуше, все стояли недвижно, потрясенные до глубины души, а женщины рыдали все сильнее.
А дождик сеял упорно и печально, и, казалось, ему конца не будет. И никогда не проглянет то солнце, которого, по словам Тобольцева, так страстно, так давно все ждали…
Наконец толпа качнулась, зашевелилась, стала распадаться. Многие отошли, раскрыли зонтики, двинулись к выходу.
– Вера Ивановна, – ласково трогая вдову за локоть, зашептал редактор «Вестника», – милости просим к нам!.. Не откажите почтить память покойного… Вся редакция будет в сборе…
Она вслушалась, вытерла слезы, кивнула головой и машинально потрогала шапочки дочерей. Девочки уцепились за юбку матери и со страхом озирались.
– Митя… Картуз надень! – отрывисто, низким голосом сказала вдова сыну. – Полно плакать! Полно… Высморкайся!.. Где твой платок? – Крупным шагом она подошла к Тобольцеву, окруженному молодежью, и протянула ему руку.
– Благодарю вас… Вы… артист?
– Н-нет…
– Ваша фамилия?
– Тобольцев.
– Благодарю вас!.. Вы меня очень тронули… Напишите мне эти стихи… Я их сохраню…
На них все глядели. Она покраснела, насупилась, ещё раз крепко тряхнула руку Тобольцева и оглянулась, ища детей.
– Ног не промочила? Осторожней!.. Гляди под ноги… Варя, платок поправь! С бабушкой садитесь… Где бабушка? Митя! Не зевай! Тебя задавят… Мама, садитесь на линейку[5]…
Ее грубоватый голос звучал повелительно, почти спокойно.
– Бедность какая! – говорили в разбившихся группах. – На ребятах калоши рваные видели?
– А она – молодец! Говорят, ей место фельдшерицы дадут. Она с Рождественских курсов.
В других группах молодежи слышалось:
– Какие речи, господа! – Нет!.. Я нахожу, что каждое это слово – правда! – Голословные обвинения! Никчемная выходка! – Вот они, какие читатели теперь объявились! – Сейчас обеденный час в типографиях… Их здесь много, господа…
Тобольцев говорил красивой, стройной даме в черном:
– Замечаешь, Лиза? Ни малейшего угнетения. Наоборот… Какое-то повышенное настроение у всех. Как ясно, что смерть бессильна перед жизнью!.. Она не уничтожает лучшего, что есть в человеке, – его индивидуальности… высказанного, написанного, созданного им… Вот как я, Лизонька, понимаю бессмертие человеческого духа!.. И знаешь? Вот именно здесь, под серым небом, на унылом кладбище я так ярко, так сильно чувствую красоту жизни, всю её власть и значение… Я ужасно счастлив, Лиза, в эту минуту!
Она задумчиво и удивленно покачала головой.
– Как вы нашли эту речь? – спросил Тобольцева передовик «Вестника». – Не правда ли, как это бестактно? Бросать у раскрытой могилы такие вызовы?.. По какому праву?
– Нет, это интересно!.. Мне он понравился.
– У-ди-вля-юсь!..
– Кто он? Вы знакомы? – спрашивал репортер уличной газеты. – Отчего он вас знает?
Тобольцев пожал плечами.
– Я, к крайнему сожалению, вижу его в первый раз, как и вы…
– Узнаю этих господ, – брезгливо говорил редактор «Вестника». – Они всюду вносят смуту…
Тобольцев усадил свою даму в пролетку и вернулся на кладбище. У самых ворот его остановил студент Иванцов.
– Вы – Тобольцев?
– Я… Чем могу служить?
В двух словах не скажешь… Позвольте…
Но его перебили. Зейдеман протягивал Тобольцеву пакет.
– Вы, кажется, собирали на семью покойного? Вот примите и нашу лепту… От техников… Пятьдесят рублей двадцать пять копеек.
– Благодарю вас…
– Много собрали, Тобольцев? – спрашивала миленькая курсистка в щегольской шапочке с белым пером.
– Пятьсот сорок… да вот сейчас пятьдесят рублей…
Глаза Тобольцева как будто ласкали девушку. Она радостно покраснела. Она не знала, что Тобольцев так смотрит на каждую молодую женщину.
– Напишите мне эти стихи, Тобольцев, – просила другая барышня, подходя. По её костюму и манерам сразу можно было угадать, что она с драматических курсов.
– Если только не забуду, – говорил он, показывая белые зубы и также лаская её лицо вспыхнувшими как будто глазами.
– Какой вздор! – нервно засмеялась барышня. – Вы хотите сказать, что это был экспромт?
– Именно…
– Все врет! – подхватила другая консерваторка, с восторгом глядя в его лицо.
– Pardon!.. Сию минуту, – сказал студенту Тобольцев. С озабоченным выражением поспешил он к редактору. Иванцов с недоумением глядел ему вслед.
– Что он? Актер? – спросила техника курсистка, с хищным еврейским профилем и темными гордыми глазами.
– Нет… Почему вы так думаете, Софья Львовна?
– Бр-ритый… И потом… популяр-рен очень… – Она сделала брезгливую мину. её р так и раскатилось.
Техник радостно засмеялся.
– Да… Его любят… Это очень талантливый человек… Пока любитель… И в ***ском банке служит. Но наверно на сцене будет… Он сибиряк, из раскольничьей богатой семьи… Его в Сибирском комитете очень ценят, – пояснил он, обращаясь уже к Иванцову.
– Он был вольнослушателем при университете?
– Был, кажется… Вообще, интересный человек… Он недавно из-за границы вернулся… Что-то четыре года там провел…
Иванцов с любопытством следил за редактором «Вестника», который, принимая от Тобольцева пакет с деньгами, сконфуженно и почтительно благодарил.
Тобольцев отошел уже, когда редактор крикнул вслед:
– Как напечатать прикажете? От вашего имени?
– Помилуй Бог! – засмеялся тот. делая широкий жест. – Разве это мои деньги?
– Чем могу служить? – вежливо обернулся он в третий раз к подходившему опять Иванцову. Они двинулись с кладбища. Линейки, полные народа, уже отъезжали.
– Не хотите ли со мною?.. Я еду на службу. Подвезу вас…
Студент конфузливо уселся в прекрасную пролетку, которая, мягко подпрыгивая на резиновых шинах, скоро обогнала редактора со вдовою, трусивших на плохом извозчике, линейку с ребятами и старушкою, всю толпу провожатых. Тобольцев поминутно раскланивался, приподымая шляпу. Студент рассеянно разглядывал затылок лихача, прекрасную обувь и щегольские брюки этого купеческого сынка. Как это все не вязалось с тем, что он слышал о нем! Но репутация этого щеголя была так высока, что студент простил ему «буржуазную» внешность и без малейшего колебания передал ему суть дела.
