Людмила Бояджиева - Жизнь в розовом свете
— Ты была там?!
— Уже в самом конце. Перед тем как рухнул Союз.
— Но этот балкон, надеюсь, выдержит? — Ди топнула ногой по керамическим плитам.
— Не беспокойся. Тут все надежно. Мою виллу называют «дом с колоннами». Хорошо хоть — не «дом на набережной». Ты ведь знаешь о московском «сталинском» общежитии, прозванном «братской могилой»?
— Слышала. Мой сын жуткий антикоммунист. Да и «антибуржуа» тоже. Этакий глобальный нигилист. От собственной беспомощности, полагаю. — Ди вошла в гостиную. — Все бы здесь раскритиковал.
— Действительно, для одинокой старухи жилплощадь великовата. — Зажигая в комнатах свет, Эн объезжала свои владения. Мраморные арки, колонны, камины, зеркала, застеленный коврами мозаичный паркет, множество ламп и затейливых безделушек привлекли внимание Ди.
— Здесь у тебя как в музее. Мне нравится — роскошно и уютно.
— Дом принадлежал семейству мужа. Его дед, отец, да и сам он считали себя любителями старины — копили, копили барахло. А в первом этаже была антикварная лавка. Я сдала её мадам Донован. Мы дружим уже много лет. — Эн мимоходом сдула пыль с фарфоровой статуэтки, изображающей пастушку в кружевах, лентах и цветочных гирляндах. — Мейтсон. Семнадцатый век. Моя горничная к таким хрупким вещицам притрагиваться боится. Вот и сижу вся в пылище. Ведь коллекцию с третьего этажа пришлось перетащить сюда.
— А что наверху? Я заметила великолепную мансарду.
— Недавно сдала этаж молодой паре. Я то все равно по лестнице не заберусь. Люди симпатичные, во всем мне помогают. — Эн въехала в овальный холл и позвала сестру: — Иди-ка и взгляни, как тебе нравится вон та комната?
Отворив указанную сестрой дверь, Ди вошла, оглянулась и с размаху бухнулась на пышную кровать под нежно-голубым пологом. — Милое гнездышко для молодоженов. — Она вздохнула. — Рудольф умер во сне, ему было шестьдесят девять. Неужели все кончилось, Эн?
— Что-то ещё осталось. И то, что осталось — целиком в нашей власти.
Ди послышалось в голосе сестры нечто странное и она поспешила переменить тему: — Надеюсь, ты не сидишь на диете?
— В этом доме кулинарные воздержания никому не грозят. К тому же ты должны продегустировать все местные деликатесы.
— Это меня не пугает. Мой сын соблюдает посты. К тому же он вегетарианец. Хорошо, если б никому не навязывал своих правил. А то так глазами и зыркает, если на столе мясное, кусок в горло не лезет… Не пойму отчего он такой толстый?
— От Баламута. — Улыбнулась Эн. — Так зовут шкодливого бесенка из повести Керолла. Этот юный чертяка низшего ранга занят переманиванием верующих в ведомство Сатаны. Его наставник — старый и опытный дьявол объясняет: нам не страшны те, кто прошибает лоб в молитвах, замаливая грехи некого абстрактного человечества, кто сокрушается о людском несовершенстве. Такие «верующие» — лучшие помощники в сатанинских делах, поскольку слишком заняты собственным любованием на фоне общих глобальных идей, но и пальцем не пошевелит, чтобы помочь тому, кто стоит рядом.
— Это как раз про Сальватора! Порой мне кажется, что он никого не любит. И с верой у него на самом деле — фигово. — Зажав рот ладонью, Ди виновато посмотрела на сестру. — Не вообрази, что я уж такая безбожница. К Рождеству преподнесла нашей церкви праздничное убранство, вывязанное собственными руками. А отцу Бертрано — облачение. Представляешь — белые кружева тончайшей работы. Трудилась целый год — и все так вдохновенно, возвышенно!
— Ты никогда не была лентяйкой, Ди. Я помню даже кукольные платьица, которые ты шила из лоскутов. Они были лучше, чем игрушечные наряды в самых дорогих витринах.
— «Ленивых шедевров не бывает», сказал Сальватор Дали. — Ди виновато пожала плечами: — Не обращай внимания, я все время будут ругать сына и цитировать гениального усатого живописца. Самое ужасное состоит в том, что у них одно имя.
— Постараюсь не путать. И вообще… Кажется, мы составим забавную пару. Ты — с парадоксами эксцентричного Дали, я — со своими потрепанными «баранами». Эх… У меня здесь, — Эн покрутила пальцем у виска, — целая библиотека самых развесистых, самых махровых банальностей.
Вечером, в ранних промозглых сумерках, сестры сидели на балконе. Кое-где уже пылали ярким неоном разноцветные вывески. За металлическим парапетом набережной сварливо вздыхало свинцовое, сливающееся с горизонтом, море.
— Хорошо, что я купила это пальто. Вообрази — его уценили чуть ли не вдвое из-за оторванной пуговицы! Я заменила все на костяные — получилось намного эффектней. Не подумай, я не стеснена в средствах и вовсе не скряга. Терпеть не могу бессмысленного расточительства. Это не шик — это глупость. — Ди с удовольствием закуталась в мягкую ткань и отчетливо выговорила: Чистейшая шерсть. Фантастика, оказывается, я не забыла русский. Только, наверное, кошмарный акцент.
— Есть немного. Скоро пройдет. Если уж ты помнишь слово «скряга» и так ловко разбираешься с «ч» и «ш» — прогноз самый оптимистический. — Эн, сидящая в своем кресле у баллюстрады, глубоко вдохнула воздух. Чувствуешь: вареные креветки из «Ламса» и ещё этот противный душок. Третий день не убирают берег после шторма, водоросли здорово подгнили.
— О нет, милая! Здесь виноваты не водоросли. — Ди принюхалась. Поверь — я знаток. У меня в усадьбе три кошки и свора собак.
— Угадала! — обрадовалась Эн. — Я забыла сказать — у Зайды Донован живет скочик Фанфан. Здесь все его знают. Целый день сидит у порога её лавки, словно игрушка — черный лохматый столбик с острыми ушками. Косматые смоляные брови, а из-под них зыркают — умные, слишком умные для такого безобразника глаза… Эх, чем только она его не прыскала, чем не посыпала!
— Пса?!
— Кашпо с лавром. Фанфан упорно задирает на него лапку. Вероятно, что-то имеет в виду, какой-то определенный смысл и пытается таким образом объясниться.
— Хулиган — вот и все. Надо посоветовать мадам Донован дезодорант «Контро». Говорят, он помогает даже на корриде. Я могу прислать целую упаковку. — Ди на секунду задумалась: — Вот только не соображу, кто должен им пользоваться — торреро или бык? Ах, да черт с ним, с этим дезодорантом… — Она замолкла и отвернулась.
— Ди… Эй, Ди… — Эн взяла руку сестры с тоненьким обручальным кольцом, одетым по-вдовьи. — Ты ведь хочешь меня о чем-то спросить?
Ди подняла на неё широко распахнутые голубые глаза. — О жизни, Эн. О целой жизни.
— Это потом… У тебя чудесная кожа и все такие же глаза, — улыбнулась Эн. — Круглые, синие, наивные. Как у отца.
— Тени и бархатная тушь. — Ди закрыла лицо руками. — Эн… всхлипнула она, — я должна была признаться сразу… Это нечестно, совсем нечестно… Она утерла нос ароматным платочком и решительно вздернула подбородок: Осенью я сделала подтяжку в хорошей клинике. Обновила лицо, шею… Я была жутко обрюзгшая, помятая и так… так хотелось ухватить за хвост ускользающую молодость. Прости…