Елена Арсеньева - Час игривых бесов
Тем временем приехали Жанна с Валерием Андреевичем – владельцы «Барбариса», вызвать которых на место происшествия сообразили в самую последнюю очередь, и только тогда Алена, сотрясаемая внутренней дрожью, измученная почти до потери пульса потащилась домой.
Медленно, словно бабушка-старушка, поднимаясь по лестнице (подтягиваясь при этом за перила, потому что ноги ее совершенно не несли!), она увидела в прорези почтового ящика нечто белое. Открыла ящик... и обнаружила там туго свернутый пакетик из магазина «Этажи». В пакетике лежали... ну угадайте с трех раз, что именно там лежало! Две коробочки ее любимых творожков «Чудо»? Недолет! Четыре коробочки этих бесподобных творожков? Опять недолет! А может быть, три тысячи разноцветных бумажек, которые называются евро? В яблочко!..
Итак, в обычном почтовом ящике лежали последние три тысячи евро, а в электронном – очередное послание от «galka.n»: развитие и окончание истории Ивана Антоновича Саблина.
Алена, увидев файл, обрадовалась ему, как старому верному другу. Невыносимо было подумать, что сейчас она останется наедине с собой и своими жуткими воспоминаниями о том, как холодны и неподвижны были губы Игоря под ее губами, как скользили под ее пальцами его слипшиеся от крови волосы... о том, какой узкий и загадочный след оставила перед дверью неизвестная особа, обладательница пистолета с глушителем. О да, проблемы хирурга-косметолога Саблина, сотрудника секретного реабилитационного центра, – это было именно то, что ей сейчас требовалось для ее собственной моральной и физической реабилитации! Поэтому Алена постояла минут двадцать под горячим душем, закуталась в махровый халат, выпила крепчайшего кофе с остатками бренди «Дар Темрюка» – и села за компьютер.
* * *Раечка протянула номерок гардеробщице и облокотилась на барьер. Она чувствовала себя бесконечно усталой. И такая тоска брала за душу! Господи, ну какая же скукотища – эти политтехнологии! Почему она была такая дура, что послушалась отца и поступила не на простой и нормальный исторический факультет, где ей было бы все понятно и интересно, а на этот дерганый, толком не организованный курс, в котором не только они, студенты, но и сами преподаватели ничего толком не понимают. Если их слушать, то все современные политтехнологии – это черный пиар, ничего больше. Сплошная грязь и обливание людей самыми вонючими помоями.
«Готовят из нас не разработчиков рекламных кампаний будущих губернаторов и президентов, а каких-то папарацци, – уныло подумала Раечка, принимая от гардеробщицы куртку. – А я не хочу копаться в чужом грязном белье, у меня и своих собственных проблем до фига и больше! С другой стороны, где ж стольких губернаторов и президентов набрать, чтобы мы все оказались востребованы?»
– Хоть бы кто спасибо сказал, – проворчала гардеробщица, подбирая Раечкин шарф, выпавший из рукава, и укоризненно глядя на нее поблекшими, некогда голубыми глазами, потонувшими в морщинистых веках. – А то носишь им тут пальтушки, носишь, уродуешься, уродуешься, а они как воды в рот набрали!
Пальтушки? Это ее-то курточка из магазина «Бенетон» – пальтушка?!
Раечка возмущенно перевела взгляд с «пальтушки» на недовольное лицо гардеробщицы, вырвала из ее рук шарф и запальчиво бросила:
– Не нравится ваша работа – сидите на пенсии. Как будто вас кто-то заставляет уродоваться!
– Да, посмотрю я на тебя, как ты на пенсии высидишь, – тихо сказала гардеробщица, беря номерок у какого-то парня, стоявшего за Раечкиной спиной.
– Ох, бросьте, Анна Степановна, – сказала гардеробщица из соседнего окошка. – Этим девочкам пенсия не грозит, у них папы по «Лукойлам» да по «Газпромам» знаете какие бабки заколачивают? Нам и не снилось.
– О, какие мы крутые! – восхитился стоящий рядом с Раечкой парень. – Какие слова тетенька знает, умереть – не встать! – И он по-свойски ткнул Раечку в бок, как бы предлагая разделить свое восхищение.
Раечка зыркнула на него исподлобья. Ну и манеры, блин... В боку аж закололо. Всякое чмо будет руки распускать, всякое старичье будет нотации читать! Ну что за смысл быть дочкой богатого человека, если вынуждена вечно отираться среди всякого плебса!
Это классное словечко – плебс – Раечка подцепила, между прочим, не от кого иного, как от той противной длинноногой писательницы, которая ходила с ней в одну группу шейпинга, – от Алены Дмитриевой. Они как-то раз вышли вместе с занятий – Алена с какой-то такой же молодящейся старухой, как она сама (и, что характерно, такой же долговязой!), Валентина ее зовут, кажется, ну и Раечка следом шла. А выход из подъезда был заставлен машинами так, что не обойти. То есть пришлось дамам в лужу влезть, чтобы выбраться с крылечка на тротуар. Та, другая, начала ворчать: мол, развелось в городе столько автомобилей, что они скоро пешеходов вытеснят, и тут Алена задрала свой курносый нос и говорит этак свысока: мол, не автомобилей развелось слишком много, а плебса, скоро он нормальных людей вытеснит... Звучное словечко очень Раечке понравилось, и теперь она охотно щеголяла им, демонстрируя направо и налево свой богатый лексикон, только ее почему-то не оставляло сомнение, что Алена все-таки употребила слово «плебс» не совсем в том смысле, в каком употребляет его Раечка...
От воспоминаний об Алене Дмитриевой, как всегда, настроение испортилось еще сильнее, и Раечка медленно, уныло потащилась на улицу. Порыв ветра ударил в лицо снежной пылью, и Раечка с гнетущей тоской поняла, что всю дорогу до остановки снег будет хлестать ее по щекам. Нет, ну правда: какой интерес быть дочкой богатого, даже очень богатого человека, если приходится домой и в универ ездить на маршрутке?! С другой стороны, права на вождение раньше восемнадцати лет не выдают, а Раечке исполнится восемнадцать еще только на будущий год... Да все равно, все равно – отец мог бы что-нибудь придумать для единственной дочери, шофера с машиной за ней присылать, в конце концов! Отец – он слишком уж занят собой, своей работой, своей молодой стервозной женой, своей новой машиной, своей только что выстроенной квартирой в элитке на улице Полтавской, а на дочку у него просто не остается времени! Наплевать, что у нее рухнула вся личная жизнь из-за того, что отец зажался в деньгах!
Если бы раньше... если бы чуть раньше! А теперь с Димкой неизвестно что случилось, и даже если удастся выдавить из отца те тридцать тысяч долларов, все равно – Димки уже нет в жизни Раечки. Нет Димки – и нет никакой радости. Они ведь даже не поцеловались ни разу так, как должны целоваться любящие люди. Так просто, обменивались какими-то товарищескими чмоканьями. Да разве только в поцелуях дело? Наверное, никто и никогда больше не назовет ее Раисенком, никто и ни...
