Татьяна Устинова - Всегда говори «Всегда» – 4
Все равно своего добьюсь, упрямо подумала Марина, покидая кабинет, где сладкий аромат духов «опеки» смешивался с запахом многочисленных пыльных папок.
Все равно заберу Ваньку, твердила она себе в супермаркете, складывая в металлическую корзину кефир, яблоки, сыр и любимую папину колбасу. Если для этого потребуются деньги… Кредит возьму, работать в три места пойду…
Рыжий Ванька – ее ребенок. По плоти, по сути, по крови и – пусть это неправильно и ненаучно, – но она чувствовала, что малыш, которого она потеряла, воплотился в Ваньке.
Он был бы такой же рыженький, синеглазый, бесстрашный, решительный и добрый. И его тоже бы звали Ванькой.
– Врожденный порок митрального клапана, – сказал ей врач, когда она ранним утром отошла от наркоза.
– Он жив? – с трудом спросила Марина.
– Я говорю вам – порок митрального клапана, – весьма раздраженно повторил врач и добавил с присущим медикам цинизмом: – Кто ж с этим живет?!
То есть ни молитвы, ни новейшие технологии, ни самая современная аппаратура уже не могли спасти ее Ваньку.
Она привыкала к этой мысли те несколько дней, что находилась между жизнью и смертью, но привыкнуть так и не смогла.
Однако самое страшное ждало ее перед выпиской.
– Шансов забеременеть снова – ноль, – сказал ей тот же врач, записывая что-то в историю болезни.
– Что значит – ноль? – не поняла Марина.
– А то и значит… – Она опять вызвала у него раздражение и приступ цинизма. – Истмико-цервикальная недостаточность, – прочитал он свою запись. – Кто ж с этим беременеет? Скажите спасибо, что сами остались живы…
– И что же делать? – упавшим голосом спросила Марина.
– Вы меня спрашиваете? – хохотнул врач. – Не знаю! Можно усыновить… или удочерить. Но если честно – не советую. Отказные дети почти все больные. И вырастают уголовниками.
А потом был разговор с мужем.
Вернее, даже не разговор, а одна ее реплика, которую она, собравшись с духом, смогла произнести лишь через неделю после выписки из больницы.
– Коля… родной… Я не смогу больше иметь детей.
Коля посмотрел на нее диким взглядом, взял из холодильника бутылку вина и закрылся в комнате.
– Это точно? – спросил он через два часа, обдав ее винным перегаром.
Марина кивнула.
Муж молчал три дня и все три дня вечером, после работы, выпивал бутылку вина.
Марина все равно любила его. Любым – жестоким, пьяным, молчащим в то время, когда ей больше всего нужны были слова утешения.
Она понимала – ему надо свыкнуться с мыслью, что своих детей у них никогда не будет. Только приемные.
Как она ждала, что он скажет: «Не горюй, заяц! Мы усыновим мальчика, девочку и еще кого-нибудь»… И обнимет, и поцелует, и расскажет, что уже был в детском доме и познакомился с таким чудесным малышом…
Но как-то вечером он подошел, обнял ее, поцеловал в щеку и, обдав привычным уже перегаром, сказал:
– Зай, я все понимаю… Но мне нужны свои дети. Свои, понимаешь… Я не хочу обманывать тебя, я не подлец.
Она оценила его благородство. И сама помогла собрать чемоданы – оказывается, ему было, куда идти. Молодая, красивая и даже беременная от него девушка ждала его в загородном доме, доставшемся ей от богатого деда.
В общем, не произошло ничего удивительного – Марина никогда не была романтичной дурой, которая верит в вечную любовь.
Только что-то сгорело внутри. Навсегда. Совсем.
Поэтому, когда Юрка Градов, влюбленный в нее по уши с детства, сделал ей вдруг предложение на этом пепелище, она рассмеялась.
Она не сказала – нет. Просто рассмеялась, отчетливо понимая, что Юрка-то тоже не подлец! И когда-нибудь ей скажет, если она согласится стать его женой: «Зай, я все понимаю… Но мне нужны свои дети. Свои, понимаешь… Я не хочу обманывать тебя, я не подлец»…
Больше никто, никогда не скажет ей этих слов.
Она не позволит.
Марина ушла с работы, забросила кандидатскую диссертацию и устроилась воспитательницей в детский дом.
– Пап, я твой любимый кефир купила! – крикнула она, едва переступив порог квартиры.
– А мое любимое пиво?! – весело отозвался отец.
Марина зашла в комнату прямо с пакетами и увидела, что отец укладывает в чемодан теплый свитер с норвежским узором, который она ему связала.
Сердце ухнуло вниз.
– Папа… что это ты?! – Голос предательски дрогнул, выдав ее паническую боязнь неожиданных сборов.
– А что? – Дядя Гена громко захлопнул крышку старого потертого чемодана и закрыл тугие замки. – Отдохнул, отоспался… Ремонт ты делать не хочешь!
Он говорил это без упрека, со смехом, но Марина почувствовала себя виноватой.
– Пап… – Она без сил опустилась на диван, поставив пакет с продуктами у ног. – А что, без ремонта ты у меня не останешься? У тебя же два месяца отпуск! Убегаешь? Надоела я тебе?
– Мариш! Ты глупости не говори! Не убегаю! – Отец сел рядом и сжал ее руку своей мозолистой грубой ладонью нефтеразведчика. – Ну что мне тут делать? Глаза тебе мозолить? Лучше поеду, денег заработаю. Сейчас самый сезон.
– А я опять одна… – Марина вырвала руку и порывисто обняла его. – Я тебя так ждала, пап!
– Я знаю, что ждала… – Отец ободряюще похлопал ее по спине. – Это хорошо, Мариш… Но и плохо! Я думал, приеду однажды, а ты тут не одна. И я, занудный старикан, вам мешать буду… Я бы тогда пошел к Лёне и стал бы ему жаловаться, вот, дочка-то мужа себе нашла, квартирка тесна стала… А он бы меня ругал – ну и радуйся! Давно надо было тебе подвинуться, житья дочери от тебя нет…
Отец вроде шутил, но каждое его слово больно било в самое сердце.
– Что ты такое говоришь, пап?! – Она могла бы заплакать, но плакать давно разучилась – с тех пор, как доктор сказал: «Кто с этим беременеет?», с тех пор, как Коля с пафосом заявил: «Я не подлец!»
– То-то и оно… – тяжко вздохнул отец. – И Лёни нет, и ты все одна да одна… Может, это я мешаю? Может, ты боишься, что мы с твоим мужем не уживемся?
– С каким мужем? Хватит, папа!
Марина подхватила пакет и пошла на кухню, чеканя шаг, как солдат на параде – про мужа больше ни слова, ни звука… Нельзя. Никому. Никогда.
– А что – хватит?! – Не поняв ультиматума, отец шагал за ней, пытаясь забрать пакет. – Красивая, умная, молодая! Да за тебя мальчишки дрались!
– Мальчишки вырастают и меняются, – сухо парировала Марина, убирая в холодильник кефир, яблоки, сыр и любимую папину колбасу. – Потом эти мальчишки девушек, за которых дрались, бросают!
– Опять двадцать пять! – всплеснул руками отец, забрал у нее колбасу и в запале откусил прямо от «палки». – Сколько ж можно это вспоминать?! Один такой паршивец попался, и ты на себе крест поставила!
