Татьяна Устинова - Ждите неожиданного
– Ты думаешь, сразу?
– С первой минуты, – уверил Владимир Иванович. – Вот прям с первой секунды даже! Ох, люблю я умных баб!..
Ночевала Таша в какой-то «резервной каюте». Она и не знала, что такие существуют.
– Это на тот случай, если вдруг президент изъявит желание, допустим, именно на нашем теплоходе прокатиться, – объяснил Владимир Иванович. – Скажем, от Ярославля до Касимова. А у капитана все до единой каюты заняты! И он, значит, президенту отказывает, говорит, некуда мне вас пристроить, уважаемый, пассажира-то на палубу не выбросишь, всё занято, езжайте обратно в Москву. Так что – как без резервной каюты? Никак.
В этой «резервной» были две или три комнаты, Таша ночью не стала разбираться. В одной из них стояли огромный овальный стол и несколько стульев, а в спальне – гигантская кровать, застеленная каким-то необыкновенно тонким и душистым бельём.
Таша бухнулась было, не раздеваясь, но потом всё же заставила себя подняться и стащить одежду.
Спала она плохо.
Снились ей лопухи, заросли каких-то душных цветов, и среди них Сергей Семёнович с круглым зеркалом на лбу, и какой-то обрыв там, за зарослями, Таша знает, что там обрыв, а Сергей Семёнович не знает. Снилось ей, что она бежит сквозь лопухи и крапиву, всё хочет крикнуть про обрыв, предупредить его, и никак у неё не получается, дыхания не хватает, и голоса нет. И ещё какой-то шум, как будто вороны кричат или галки, и хочется разогнать всю эту орущую стаю, но она никак не улетает.
Со стоном Таша села в постели и поняла, что давно уже утро, и жарко горят на солнце начищенные медные рамы, блики ходят по потолку «резервной каюты», начинается новый жаркий и длинный день.
Очередной день её самого лучшего на свете путешествия!..
Самого последнего. Больше таких у неё никогда не будет.
– Ты сама во всём виновата, – громко сказала Таша хриплым со сна голосом. – И об этом знаешь. Так что нечего теперь страдать.
Вспомнив, она запустила руки в кудри и несколько раз с силой их потянула.
Сразу стало легче, и привычная горечь, потоптавшись немного в голове, ушла.
Нужно вставать, принимать душ, одеваться и идти завтракать.
Должно быть, на теплоходе все уже знают, что судовой врач Сергей Семёнович прошлой ночью был убит, и скорее всего, путешествие на этом и кончится.
Интересно, можно в «резервной каюте», предназначенной исключительно для президента, принять душ?
Все Ташины вещи были свалены кучей на диване возле овального стола – сверху войлочная курточка, в которой предполагалось проходить первый шлюз. Так Таше и не удалось его пройти.
…Ну и ладно. Может быть, когда-нибудь через много-много лет придётся ещё раз поплыть на теплоходе, и тогда уж она точно не пропустит ни одного шлюза с их мокрыми бетонными стенами-монолитами, со скульптурами и газонами по обе стороны, с непременным белым павильоном в стиле сталинского ампира.
Раскопав в куче платье в бледно-розовых маках, Таша расправила его как могла – оно было сильно помято – и осторожно вынула из уха ватку, которую вложил вчера доктор.
Он сказал, что утром нужно протереть ухо перекисью водорода, а лучше зайти к нему, он сам протрёт.
«…Ни за что не буду плакать, – твёрдо сказала себе Таша, становясь под душ. – Ни за что на свете. Я лучше сделаю всё, чтобы нашли негодяя, который Сергея Семёновича убил! Я буду помогать Владимиру Ивановичу, буду честно вспоминать всё, что не смогла вспомнить вчера, а плакать не стану!..»
Она яростно намылила волосы, чтобы все дурные мысли смыла горячая вода, и потом долго сушила их феном.
Фен был слабенький, из него едва веяло тёплым воздухом, и Таша решила, что наплевать, волосы как-нибудь сами высохнут.
Должно быть, Розалия Карловна расстроена, и Лена тоже. Их вчера тоже допрашивали, вернее, опрашивали полицейские. Владимир Иванович сказал, что это разные вещи – допрашивать и опрашивать, но Таша никакой особой разницы не заметила. Ксения, скорее всего, ни на какие вопросы отвечать не стала. Такие, как она, сразу говорят, что сейчас будут звонить адвокату, и начинается история, как в кино.
Таша сто раз видела.
Она вышла на палубу и по привычке повернула в сторону салона, и оказалось, что не туда. «Резервная каюта» была расположена на корме, поворачивать нужно было вовсе в другую сторону.
В салоне был накрыт завтрак, и вся компания на местах, даже Богдан. Он как-то привёл в порядок бороду, подстриг, что ли, и она вновь выглядела прилично, словно никто за неё и не драл!..
– Мамочка! – вскрикнул Владислав, едва Таша поздоровалась. – Крёстненькая! У нас тут беда за бедой, а тебя не видно!
Он подбежал к Ташиному креслу, отодвинул его – Наталья Павловна следила за ним сердитыми глазами – и подождал, пока Таша устроится. От него за версту разило ландышевым одеколоном.
– А где Герцог Первый?
Наталья показала подбородком:
– На посту.
Герцог Первый сидел на собственном стуле, приставленном к столу Розалии Карловны. Оленьими глазами он с восторгом следил за тем, как Розалия ест – будто еду в чемодан укладывает. Пригорюнившаяся Лена болтала ложкой в чашке с кофе, вздыхала и смотрела в окно.
– Девочка, – через весь салон сказала Розалия Таше, – тебе просто необходимо плотно поесть и выпить две чашки горячего крепкого кофе. Лучше всего с коньяком, конечно.
– Я поем, Розалия Карловна, спасибо.
– Это такие испытания! Такой ужас! Этот бедный доктор с топором в груди и прямо в твоей каюте!
– Почему с топором? – перепугалась Таша. – Не было никакого топора!
Розалия Карловна вздохнула и возвела глаза к небу, то есть к потолку, и молитвенно сложила руки:
– Там ему в сто раз лучше, чем здесь, я совершенно уверена! Лена, налей мне кофе.
– Вы уже выпили.
– Лена, не спорь со мной. Я едва жива. Ты хочешь, чтобы я последовала за доктором?
Степан Петрович и Владимир Иванович молча ели яичницу.
– Ну чего? – громко спросил Саша, оторвавшись от журнала, который он быстро и нервно листал. – Все в Москву? Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны?
Никто не ответил, даже Розалия промолчала.
– Нет, я не понимаю. Мы все арестованы, что ли? Или нет?
– Нет, – буркнул Владимир Иванович.
– Значит, путь в Москву открыт?
Тот пожал плечами, продолжая есть.
– Я шофёра вызвала, – сказала Ксения Новицкая. В тарелке у неё была размазана какая-то серая жижа, она не столько ела, сколько ещё больше её размазывала. – Так что сегодня домой, хватит с меня пароходных удовольствий.
Она встала, подошла к распахнутому окну и откинула белоснежную штору.
– Вон и машина моя на горке. – И добавила, должно быть, гордясь машиной: – «Мерседес».
