Елена Арсеньева - Черная жемчужина
– Слушайте, да сколько ж ему лет, вашему деду?! – недоверчиво спросила Алена.
– Восемьдесят семь! – с радостным изумлением сообщил мальчик, которого, как оказалось, звали Василий. – Но вы бы знали, какой он молодец!
– Молодец, как соленый огурец, – невольно усмехнулась Алена.
– Вот именно! – воодушевленно согласился Василий. – Он бывший военный летчик. Его перед концом войны выпустили из лагеря и сразу отправили на фронт, в штурмовую авиацию, потому что он был осоавиахимовцем,[13] ходил на курсы летчиков, кроме того, из-за дефекта зрения…
– Василий, – раздался голос рыжей девицы, – хватит болтать, пошли скорей, деду не терпится эту папку к груди прижать!
– Да что ж там такое? – спросила Алена, любопытство которой было раздражено до крайности и заставило ее утратить обычно присущую ей тактичность. – Позвольте взглянуть!
Василий снова достал папку из сумки и открыл, и глазам Алены предстали несколько странных обрывков. Но это были куски не бумаги, как ей сначала показалось, а холста, покрытого диковинными серо-лилово-черными мазками масляной краски. Кое-где краска потрескалась и отвалилась, мазки местами были наложены весомо, пастозно, а местами видна была легкая, воздушная лессировка.
У Алены вмиг стиснуло сердце, стало тяжело на душе от зрелища этой странной и даже страшной живописи, однако в ней было что-то величественное, несмотря на переизбыточную мрачность колеров.
– Ничего не понимаю, но… и пугающе, и вдохновляюще, – сказала она растерянно.
– Вот именно, – кивнул Василий. – Я тоже это чувствую. Но это только фрагменты картины, которую тот человек рисовал в лагере. Она была разрезана и частью пропала, частью хранится у других людей. Дед говорил, тот художник был гений, причем он-то себя гением не считал, а называл унылым монохроматиком, но дед считает, что Врубель, например, который тоже был монохроматиком, писал куда мрачнее.
– Слушайте, а ведь и правда по тональности на Врубеля похоже, только у него вроде бы больше таких жемчужных, прозрачных, переходных серых тонов, а здесь все более контраст– но. – Алена задумчиво вглядывалась в обрывки холста. – А на чем это написано?
– На клеенке. На обычной загрунтованной столовой клеенке, – пояснил Василий, и Алена невольно ахнула.
– Дед видел эту картину целиком, – продолжал Василий, – он говорил, что она была жизнеутверждающей, оптимистичной, он уверен, что именно эта картина и ему, и многим другим выжить помогла. Он и теперь, когда хочет успокоиться, смотрит на эти обрывки. И веселеет, ну прямо как дитя малое.
Алена растерянно захлопала ресницами:
– Ну, может, он видит то, чего мы не способны разглядеть.
– Вот именно, – усмехнулся Василий, – именно так. Вот поди разбери, дефект у него зрения или, наоборот, преимущество! Правда, он называет нас серыми морковками, но на это и внимания обращать не стоит, это просто шутки у него такие.
Алена ровным счетом ничего не поняла и уже хотела было спросить, что это значит, но Натка заволновалась, заторопила брата – и они убежали, едва попрощавшись.
Алена только головой покачала. Видимо, у дедули этих «серых морковок» – да что же это значит, интересно знать?! – уже вполне развился старческий маразм, если он может «веселеть, ну прямо как дитя малое», глядя на мрачную мешанину черно-серо-фиолетовых мазков. Или он уже именно что в детство впал? А что же это за дефект зрения у него, благодаря которому его из лагеря взяли на фронт, в штурмовую авиацию?! Полная нелепость!
Задумавшись, Алена пошла прочь от ящиков. Однако через пять шагов затормозила, спохватившись, что забыла-таки выкинуть свой пакет. А вот интересно, ранний бытовой склероз – это уже признак маразма или еще нет?
Избавилась от пакета и двинулась дальше, не в силах перестать думать об обрывках картины, написанной на клеенке.
Надо сказать, что бабушка Алены в войну работала поваром в детском саду. Была она тогда совсем молоденькой. Необычайная красавица – ну совершенная Аксинья из «Тихого Дона»! – хотя казачьей крови, насколько знала Алена, в их роду не было ни капли. Так или иначе, Алена всегда жалела, что не уродилась в бабулю… И вот однажды к посуднице Вере приехал на побывку – долечиваться после тяжелого ранения – муж с фронта. Собрались друзья-подруги почествовать фронтовика. Увидал он Агриппину – так звали Аленину бабушку – да и обмер. Влюбился с первого взгляда. Но Агриппина была замужем, да и правил строгих, с чего бы она стала заглядываться на мужа подруги? Может быть, он ей и нравился… Но – нельзя, и все тут. А муж Веры был художник. И за месяц пребывания дома он нарисовал Агриппине три картины. Это были пейзажи – копии с картин Шишкина, очень, кстати, недурные копии! Наверное, художник все же нравился Агриппине, потому что она приняла эти необычные подарки, и картины эти всегда висели на почетных местах в ее доме. Две из них сохранились до наших дней – теперь они принадлежали Алене. Она их обожала – ведь выросла, глядя на эти полотна. Хотя, собственно, полотнами их назвать было нельзя: художник написал пейзажи на загрунтованной старой столовой клеенке!
Совершенно как ту картину, обрывки которой бережно хранил дед рыжей Натки и ее не менее рыжего брата Василия.
Ну да, если в лагере, то конечно… еще диво, что вообще и клеенка, и краски нашлись. Наверное, ничего другого под рукой не оказалось, вот художник и выбирал черное, серое, фиолетовое…
За этими размышлениями она и не заметила, как дошла до интернет-салона.
Ура, за столиком сидела та самая худосочная брюнеточка, которую Алена видела в воскресенье вечером на улице, – Алла. Но прежде чем обратиться к ней, Алена окинула взглядом столики с мониторами. Народу в салоне было раз-два и обчелся, Ушастого (Ушата), однако, не наблюдалось. Во всяком случае, ничьи наушники синим загадочным светом не светились.
– Вы что хотели, девушка? – утомленным голосом спросила Алка, не отрывая взгляда от монитора.
– Да вы знаете, я тут в воскресенье вечером сообщение отправляла да флэшку забыла, нельзя ли ее забрать? – выдала Алена несколько отредактированную версию своей проблемы.
Алка окинула ее туманным взором:
– Да что-то не припомню, чтобы я в воскресенье отправляла какие-то сообщения!
– Правильно, – кивнула Алена. – Это не вы отправляли. Тут был какой-то молодой человек… худой такой, в светящихся наушниках.
Взгляд Алки скользнул по комнате и вернулся к Алене:
– О господи, ну и примета, они тут все в наушниках! А я где в это время была?
– А вы за продуктами в магазин ходили.
– Правда, было дело, – кивнула Алка. – Знаете, мне тоже кушать иногда надо.
