Татьяна Устинова - Богиня прайм-тайма
Никто не поднимет на ноги МИД, никто не станет заявлять никаких нот протеста и собирать для тебя деньги по всей державе – говорят, именно так собирали на немцев, угодивших в ловушку под Кундузом!
Если очень повезет, они убьют тебя быстро.
Не повезет, проведешь в плену десять лет и умрешь под пыльным глиняным забором ни к чему не пригодной истерзанной старухой с выбитыми зубами и лысой головой!
Ужалить? Прямо сейчас!
Но Ольга справилась – паника еще не знала о том, что она сильная личность и может справиться с чем угодно!
Она посмотрела в глаза своей панике – и победила, хоть на время. Зашипев, та уползла за ее спину и замерла над плечом, в любую секунду готовая вцепиться снова.
Гийом неторопливо снял смуглую руку со щитка и зачем-то положил ее на переключатель передач.
Поближе к пистолету, поняла Ольга с некоторым запозданием.
Выходит, это чужие?! Это не свои?! Значит, и Гийом их боится тоже?!
Чужая отрывистая речь ударила в уши, как камнепад. Заговорили все разом и очень громко. Они всегда говорили так, что Ольга думала – вот-вот подерутся.
Гийом слушал и молчал.
Пот потек за воротник и постыдно, насквозь, вымочил пояс штанов. Ольга шевельнулась на виниловом сиденье, чтобы хоть как-то вытереть там, где было мокро.
Они все оглянулись на ее движение, хотя она не производила никаких звуков – наверное, так боковым, задним, черт знает каким зрением степной орел видит тень мыши, мелькнувшую на земле!
Ольга стиснула пальцы так, что стало больно ладоням. Они рассматривали ее какое-то время, словно оценивали – или на самом деле оценивали? – и Гийом рассматривал вместе с ними, как будто впервые видел, а потом отвернулись и опять заговорили, громко и сердито.
Беседовали довольно долго – у Ольги от напряжения затекли плечи, на которые холодными змеиными кольцами давила паника.
Темнота сгущалась стремительно.
Плечи болели, и ладони тоже, и Ольга вдруг поняла, что до смерти устала… бояться. Невозможно бояться все двадцать четыре часа в сутки.
Невозможно.
Ни одна работа, ни один репортаж, даже самый блестящий, этого не стоит.
Потом все пятеро вскочили в свои машины, как-то разом, моментально – и уехали.
Пыль заклубилась, заволакивая красные фонари тормозных огней, и расширяющийся конусами свет фар запрыгал по склону темных гор.
Гийом запустил двигатель, резко сдал назад и поехал в другую сторону, вниз и вправо.
Откуда он знает, куда ехать? Кругом все одинаковое, а в темноте вообще ничего нельзя разобрать!
Машину сильно трясло, сидеть было очень неудобно, и Ольга не сразу сообразила, что по-прежнему стискивает кулаки, вместо того чтобы держаться хоть за что-нибудь!
Она взялась за ручку на двери, из которой торчали виниловые кишки, радуясь тому, что это обычная автомобильная ручка, привычная и гладкая на ощупь.
– Что им было нужно?! И кто это?!..
– Никто. Крестьяне.
– С автоматами и на джипах?!
– Здесь все с автоматами и на джипах, леди. Здесь война.
– Я знаю, черт побери! – крикнула она. – Я спрашиваю, что им было нужно?!
Гийом выкрутил руль и нажал на газ. “Уазик” хрюкнул и рванулся вперед, не разбирая дороги. Впрочем, какие дороги?!
– Они ищут каких-то людей. У этих людей информация, которая нужна… той стороне.
– Какой стороне?!
– Фахиму.
Ольга не стала переопрашивать – она понятия не имела, кто такой Фахим и что за “информацию” он может искать в горах, да еще под американским обстрелом.
Она не спросила, но Гийом сбоку быстро посмотрел на нее – понял, что не знает.
Журналистка чертова! Профессионал!..
– Фахим – командир самого крупного в этих местах отряда. Правая рука муллы Омара.
Ого! Мулла Омар – идеолог движения Талибан. Наверное, этот Фахим – большая шишка.
– Говорят, что он единственный, кто знает в лицо Аль Акбара. Информацию, которую он ищет, нужна именно Акбару.
– А… эти люди? Талибы?
Он ничего не ответил, и Ольга поняла, что вопрос глуп.
Гражданская война. Конечно.
Сегодня они талибы, завтра – моджахеды, послезавтра – воины Северного Альянса, а если образуется Южный, через три дня они станут его воинами. При этом все они – просто крестьяне.
Крестьяне возделывают поля.
Что это за поле, которое нужно вспахивать с помощью “калашей”, “винтов” и кривых, зазубренных ножей, специально предназначенных для того, чтобы выворачивать кишки?! Что вырастет на таком поле?!
Уже совсем стемнело, когда они добрались до камышовой будки, откуда уезжали. Журналистов не было видно, и лошадей, на которых они переправлялись через реку, тоже, зато возле пыльной коричневой стены курил Ники. Фары “уазика” выхватили его из темноты, словно моментальное фото, – чернота, ночь, стена и Ольгин оператор, моментально приставивший ладонь козырьком к глазам.
Гийом остановил машину, но двигатель не выключил и фары не погасил. И сам из машины почему-то не вышел.
– Спасибо, – неловко сказала Ольга. – Так что насчет интервью?
Ники далеко в сторону отбросил сигарету – она прочертила в темноте длинную оранжевую дугу – и быстро пошел к машине.
– Никаких интервью, – ответил Гийом твердо. – Этот человек с вами?
– Где ты была?!
– Ники.
– Где ты была, я тебя спрашиваю?!
– Он с вами?
– Со мной, – согласилась Ольга со вздохом. Ей было смешно и немножко страшно – она еще никогда не видела Ники Беляева в таком гневе.
– Я, черт побери, с ней, – заорал он по-английски, – и я, черт побери, за последние полчаса чуть не сдох! Ты что?! Ненормальная, в конце-то концов?! – со слова “ненормальная” он почему-то перешел на русский, и Ольга вдруг подумала быстро, что он непременно чем-нибудь в нее швырнет. – Я не знаю, где ты!
Халед, придурок, тоже не знает! Здесь никто не знает, была ли ты вообще! Все журналюги давно уехали! Здесь целый день бомбят, блин! Эти твари, – кивок в сторону сидящих на корточках возле глиняного крылечка бородатых людей, – не скажут ни слова, хоть расстреляй их!
Куда ты поперлась?! Зачем с ним поперлась?!
– Скажите ему, что я перевезу вас через реку, – невозмутимо проговорил рядом Гийом. – Сейчас вы нигде не найдете лошадей.
– Вы очень любезны, черт вас побери! – проорал по-английски Ники. – Так невозможно работать! В последний раз в моей жизни! – и опять по-русски с не меньшим пылом:
– Я, блин, тут чуть не сдох, пока тебя дожидался!
– Ники, ты потом все мне скажешь. Садись, пока он предлагает. Где камера?
– Да камера-то со мной, блин! Ты бы хоть думала иногда, что ты делаешь-то?! Куда ты лезешь?! Все славы тебе не хватает или чего-то еще не хватает?! – Он орал, тащил камеру, и втискивал ее на заднее сиденье, и пристраивал поудобнее, и засовывал голову за кресло, чтобы проверить, надежно ли она стоит, и рюкзак заталкивал в угол, чтобы он прижимал его драгоценную камеру, и от этого Ольге вдруг показалось, что он играет – как в театре.
