Кей Хупер - Эта колдовская ночь...
Поскольку мысли Бэннер были теперь заняты новым потрясающим делом — подготовкой к выставке, — она, казалось, должна была бы меньше думать о Рори.
Должна была бы, конечно, — но не могла.
Дэвид Мур оставался в усадьбе еще несколько дней, отдавая распоряжения по телефону. Он вызвал двоих служащих из своей галереи в Чарлстоне, чтобы они помогли Бэннер упаковать картины и отправили в Нью-Йорк отобранные для выставки полотна. Вполне серьезным тоном мистер Мур попросил у мисс Клермон разрешения устроить вторую выставку, чуть попозже, но уже в чарлстонской галерее, чтобы южане тоже получили возможность насладиться работами своей землячки. Бэннер дала согласие, хотя про себя недоумевала, о какой второй выставке может идти речь после того, как нью-йоркские критики разнесут ее в пух и прах.
Честно говоря, все это должно было бы отвлекать ее от мыслей о Рори и тех чувств, которые он вызывал в ней, как только появлялся в комнате с неизменной улыбкой на губах и блеском желания в глубине серых глаз.
Но она ни на минуту не переставала думать о нем, и ей уже не хотелось спорить с ним ни по какому поводу. Ей так же, как и ему, стали необходимы полные сдерживаемой страсти прикосновения и жаркие поцелуи, которыми они обменивались, несмотря на присутствие Джейка, Мура или слуг.
Они все больше бывали вместе — вместе плавали, вместе скакали верхом, вместе гуляли. Поздно ночью они вели беседы обо всем на свете. Они слушали музыку, играли в покер, в слова, в шахматы. Между ними росло доверие, рушились преграды, мешавшие раньше понимать друг друга. Взаимное влечение не проявлялось иначе как в прикосновениях и взглядах, а шутка и смех помогали им обходить острые углы.
— Мне противно опять жаловаться, миледи, но сегодня утром я снова чихал, — заявил однажды Рори. — Этот жасминовый запах исчез было на какое-то время — или мне показалось, что исчез, — но сейчас появился снова.
Они наслаждались поздним завтраком в гостиной, и Бэннер через весь длиннющий стол бросила на него хитрый взгляд.
— Неужели? — Она удивленно вскинула брови.
— Да, — кивнул Рори, явно этим расстроенный. — Я даже спросил у Коннера, в чем дело, но он заверил меня, что горничные не используют освежители воздуха с жасминовым запахом. И не только освежители, а вообще ничего такого, что пахло бы жасмином. Может, мне стоит перебраться в другую комнату?
— Боюсь, что это не поможет, — вздохнула Бэннер.
— Почему? — Ничего не понимая, Рори глядел на девушку широко открытыми глазами.
— Потому что дело вовсе не в комнате, — ответила она и замолчала, не зная, как объяснить ему то, что происходит в усадьбе. В конце концов Бэннер решилась и, запинаясь, произнесла:
— Запах… м-м-м… кое-кто приносит с собой.
Рори, не моргая, уставился на нее.
— Прошу прощения? — спросил молодой человек, так ничего и не поняв.
Она быстро взглянула на него поверх своего стакана с апельсиновым соком, с трудом сохраняя серьезное выражение лица.
— Ну, понимаешь, это мама… — начала было она.
— Твоя мама?! Но ведь она… — Рори совсем растерялся.
— Угу, — подтвердила Бэннер и кивнула.
Рори залпом осушил свой стакан с соком и посмотрел на него так, словно ожидал увидеть на дне последние капли бренди.
Бэннер, не выдержав, расхохоталась.
— От мамы всегда пахло жасмином, — пояснила девушка. — Она любила этот запах. Поэтому все знают, что это она — м-м-м — навещает тебя.
— Но почему? — недоумевал Рори.
— Думаю, тебе лучше спросить у нее, — все еще смеясь, посоветовала Бэннер.
— А другого, более логичного объяснения у тебя нет? — разволновался он.
— Попробуй и найди хоть одно. Если сможешь, конечно, — парировала девушка.
— Послушай, да ведь тебе это нравится! — упрекнул ее Рори.
— Безумно! — радостно подтвердила она. Рори тяжело вздохнул.
— Как ее зовут? — наконец осведомился он.
— Маму? — уточнила Бэннер. — Сара. А что?
— Не хочу показаться невежливым, когда буду спрашивать, зачем она приходит в мою комнату, — серьезно заявил он.
— Расскажешь мне, если она тебе ответит? — с надеждой в голосе попросила Бэннер.
— Обязательно, — пообещал Рори.
Глава 7
Спустя несколько дней, примерно в половине второй недели пребывания Рори в Жасминовой усадьбе, картины Бэннер были наконец упакованы и готовы к отправке в Нью-Йорк. Туда же уехал и Дэвид Мур. Он назначил предварительную дату открытия выставки, которое и должно было состояться буквально через две недели. Джейк и Бэннер собирались прибыть в Нью-Йорк к тому времени.
Бэннер не знала, какие планы были у Рори. Они не говорили ни о выставке, ни о будущем усадьбы, предпочитая оставить все как есть. Но с каждым днем на душе у обоих становилось все тяжелее.
Трудно сказать, почему так происходило. Ни один из них не считал нужным или возможным скрывать свое влечение к другому. Все слуги — надо ли говорить, что не без участия Джейка! — словно сговорились оставлять их наедине, где и когда только возможно. Такое поведение всех без исключения испытывало на прочность как терпение Рори, так и гордость Бэннер.
Она уже решила для себя, что следующий шаг — если, конечно, таковой будет, — должен непременно сделать Рори. Еще одного отказа с его стороны и именно сейчас, когда она так нервничает по поводу выставки, она просто не вынесет, она точно знала это. Беспокойные, бессонные ночи стали просто невыносимы. И ей явно не хватало одного лишь сознания того, что для Рори эти ночи так же мучительны.
Не желая искушать себя и его ночными купаниями, Бэннер нашла другой способ убивать время по ночам. Теперь она тихонько пробиралась из спящего дома в свою студию, где работала так, как никогда прежде — напряженно и… плодотворно. Портрет блондина она уже закончила, правда, не успела к нью-йоркской выставке, но почему-то это ее не волновало. Он так и стоял на мольберте рядом с новой работой. На картине, над которой она трудилась сейчас, была изображена Жасминовая усадьба. Раньше она никогда не рисовала усадьбу, но теперь, после трех ночей напряженной, кропотливой работы, картина была почти готова.
Бэннер не сказала о картине ни Рори, ни своему деду. Эта работа стала для нее своего рода прощанием с усадьбой, неким символом принятого ею самой решения, памятью о том, чего она должна лишиться. Ей пришлось наконец сделать то, чего она так успешно избегала все это время, — взглянуть правде в глаза.
В четверг около полуночи Бэннер закончила картину, пока оставив ее на мольберте. Дом, взрастивший не одно поколение Клермонов, был представлен на ней во всей своей красе. Близ угла веранды, высвеченный пробившимся сквозь плющ солнечным лучиком, просматривался силуэт светловолосого мужчины, одетого по моде прошлого века. В одном из окон наверху за легкой занавеской виднелись неясные тени. А в правом углу картины, где был нарисован розовый сад, в клочьях утреннего тумана угадывались силуэты солдат-повстанцев, прогуливающихся под руку со своими невестами.
