Линда Барлоу - Измена
«Это безумие», — думала она, а он в это время поднялся из-за стола и взял ее за руку. Она прошла за ним в комнату, которая, по-видимому, раньше служила гостиной и куда мужчины удалялись после обеда, чтобы выкурить сигару, выпить стаканчик бренди и обсудить свои мужские дела. В комнате, освещенной лишь огнем еще одного камина, было сумрачно. Как в старых английских поместьях, в этом доме камин являлся непременным атрибутом каждой комнаты.
Он повел ее к длинному дивану, обитому мягкой блестящей кожей. Он сел вплотную к ней, правой рукой обняв ее за плечи. Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Сердце гулко билось в ее груди, но сама она ощущала какое-то странное спокойствие и сосредоточенность, как будто все шло, как надо.
«Это вино», — подумала она. Сказывается ее непривычность к спиртному.
Ерунда! Она и стакана не выпила, никогда раньше с ней не происходило ничего подобного от такого количества вина.
Это не вино, это близость Мэтью. Он заворожил ее в Лондоне, и теперь повторялось то же самое. Его тело казалось таким знакомым, как будто они уже много лет были любовниками.
И когда он повернулся, этот жест казался совершенно естественным. Его губы приблизились к ее губам, и она с готовностью ответила ему. Это был изумительный поцелуй. И нежный, и одновременно дразнящий, он сулил все блаженства любви. Ее страсть, столько времени томившаяся под спудом, все усиливалась, разжигаемая его объятиями и осторожными ласками. Это было так восхитительно, так приятно.
Но когда Энни уже совсем разомлела в его руках, Кэролайл откинул голову назад, слегка отстранился от нее и взглянул ей прямо в глаза. Он улыбнулся ей приятной, тихой улыбкой и сказал:
— Спасибо, Энни.
Сбитая с толку; она спросила:
— За что?
— За то, что не умчалась, как испуганный кролик. Ты первая женщина, которую я целую и обнимаю с той ночи, когда умерла Франческа. Я знаю, что ты не веришь мне, да можно ли винить тебя за это? Ты, должно быть, думаешь, как и многие другие, что по крайней мере не исключено, что я виновен. Но ты пришла сюда одна и была столь непринужденна и открыта по отношению ко мне. Я не столь высокого мнения о себе, чтобы приписывать все это своему обаянию, и понимаю, что это свидетельствует только о твоей доброжелательности. — Он помолчал. — Ты прекрасная женщина, Энни Джеферсон, и у тебя добрая душа.
Несколько чувств разом захлестнули ее. Самым сильным из них было разочарование.
— Ну что ж, благодарю. Так это ты меня затем поцеловал? Своего рода проверка?
Мэт смотрел на нее, и что-то промелькнуло в его глазах. Он затряс головой и пробормотал:
— Нет.
Она понимала, что не нужно больше развивать эту тему, но не смогла удержаться:
— Тогда зачем же?
— Ты сводишь меня с ума, — медленно произнес он. — Всегда, с той первой нашей встречи ночью на борту авиалайнера, когда мы оба были еще женаты.
У Энни пересохло во рту. Какая-то тягостная атмосфера воцарилась в комнате при этих словах. Что-то очень мрачное. И она сама была тому виной.
На этот раз она отстранилась от него.
— Мне нужно идти, — сказала она.
В первый момент она думала, что он попытается ее остановить. Или по крайней мере будет уговаривать ее остаться. Но потом она почувствовала, что он тоже стал равнодушным.
— Да, ты права. Тебе пора.
— Мы будем вместе работать, — сказала она. — Сразу же возникнут вопросы о профессиональной этике и…
— Собор скоро будет закончен, — оборвал он. — Это неудачная отговорка, и ты это знаешь.
— Давай не будем спорить, — мягко сказала Энни. — Это просто ну не самая удачная идея по нескольким причинам. Ты сам сказал, что только что вышел из тюрьмы, все это время у тебя не было женщины. На моем месте могла бы быть любая. И твои чувства от этого не изменились бы.
— Нет! Неправда! Это совсем не то и совсем не поэтому.
Она заглянула ему в глаза.
— Ну, конечно, другого ответа трудно было бы ожидать.
Его лицо помрачнело.
— Я не лгу, — сказал он резко.
— Все мы лжем. Если не другим, то хотя бы самим себе. Ни один человек не отдает себе полностью отчета в том, что им движет.
Кэролайл кивнул.
— Отлично. А как насчет тебя? Ты убегаешь отсюда потому, что боишься погрешить против профессиональной этики, или потому, что в глубине души боишься, что вот эти самые руки, — он поднял их, — которые могут ласкать и доставлять удовольствие, могут также и сомкнуться вокруг твоего горла, и выдавить из тебя твою жизнь?
Энни поймала себя на том, что смотрит на его руки, любуясь их силой и красотой, и вспоминает, как она ощущала эти умелые горячие руки на своей обнаженной спине в тот воскресный день в Лондоне.
— Ведь так, — проворчал он, — этого ты втайне опасаешься?
— Я не знаю, — прошептала Энни.
Его рот скривился в горькой усмешке.
— Ирония заключается в том, что иногда я действительно хотел ее убить.
Энни расширила глаза.
— Что?
— А тебе никогда не приходили в голову такие мысли? Избавить мир от ненавистного тебе человека? От того, кто заслуживает наказания за причиненное им зло, но кому снова и снова удается уйти от этого наказания?
— Я не желаю смерти другим людям, если ты это имеешь в виду, — ответила она с дрожью в голосе.
— Ну, может быть, это более свойственно мужчинам, — произнес он. — Я думаю, не приходится сомневаться в том, что мы в большинстве своем более агрессивны и склонны к насилию, чем женщины. Но для меня было бы сюрпризом, если бы мне сказали, что большинство мужчин не мечтает иногда об убийстве врага или соперника. И я, конечно, не исключение. Хотя за такие вещи не привлекают к суду, — добавил он сухо.
— И ты признаешь, что по крайней мере думал об убийстве своей жены? — возбужденно спросила Энни.
— Это я признаю, да. Я живой человек. С Франческой иногда было очень трудно. Темпераментная, властная, не терпящая возражений, придирчивая. Тогда с тобой в Лондоне — это был единственный раз, когда я только попытался изменить ей, она же изменяла мне постоянно. По сути, наш брак постепенно разрушался на протяжении многих лет, и если бы не ее беременность, я был бы даже рад ее смерти. Мы много лет пытались завести ребенка, и я уже почти отчаялся. Я так хотел этого ребенка, Энни, даже несмотря на то, что не был абсолютно уверен, что это мой ребенок. Я подозревал, что у нее есть любовник, и допускал, что этот ребенок вполне мог быть у нее, от кого-то другого.
— Если был этот кто-то, — заметила Энни.
— Да, был. У меня нет в этом никаких сомнений. — Мэт снова был спокоен, полностью совладав с порывом, грозившим увлечь их обоих так далеко, куда уже не долетает голос разума. — Она призналась мне в этом на том приеме в ночь, когда она умерла. Сказала, что он заставил ее уйти от меня… что она в замешательстве… что она опять напилась, потому что она выбита из колеи его требованиями. — Он пожал плечами. — Все попытки доказать это в суде оказались тщетными. Но зачем ей было лгать? Я знал ее лучше всех на земле. Франческа говорила правду.
