Джулия Гарвуд - Опасные забавы
— Но я должна там быть!
— Наверняка какое-то недоразумение, — благодушно произнес привратник. — Такое время от времени случается на самых лучших курортах. Проезжайте! Я уверен, что на месте все разъяснится.
Эвери так и поступила. Снова нажимая на газ, она подумала, что курорт ей уже нравится, раз уж люди тут так дружелюбны. Бросив взгляд в боковое зеркальце, она увидела, что привратник покинул свой домик и стоит посреди дороги, глядя ей вслед.
Цвет его волос, темный с проседью, напомнил о Тони, которому она совсем забыла позвонить накануне. Эвери дала себе слово, что сделает это сразу после регистрации. Тони был из тех, кто беспокоится о пустяках, к тому же у них с Кэрри в последнее время не ладилось. Скорее всего дело было не в нем, а в ней. При всей своей любви к тетке Эвери видела ее недостатки. Кэрри умела испортить жизнь, а между тем брак с Тони был одним из самых удачных ее шагов. Хотелось верить, что все образуется, что, помимо процедур, Кэрри найдет время поразмыслить над ситуацией и сделает должные выводы. Самое время переоценить ценности. До сих пор Тони мирился с тем, что он всего лишь часть привычной обстановки, но всю жизнь так не проживет даже святой. Тони — добрейшая душа и человек неисчерпаемого терпения, но всему есть предел. Другой не ужился бы с Кэрри и года.
Еще крутой поворот, и еще. Где же, черт возьми, курорт? Привратник остался далеко внизу, а дорога все взбиралась и взбиралась вверх, как будто к самым вершинам. Казалось, что кругом совсем дикая местность. Когда Эвери уже готова была повернуть назад, впереди наконец открылась «Утопия».
Нельзя было придумать более подходящего названия.
— Боже правый! — вырвалось у Эвери.
Это было нечто грандиозное и притом безмятежное, как тихая гавань. Красивые здания в спокойных тонах так естественно вписывались в окружающий ландшафт, словно не были построены, а просто возникли здесь по мановению волшебной палочки. Главный корпус казался отрогом горного склона, бунгало поменьше были разбросаны словно наугад, соединенные извилистыми каменными тропами и осененные раскидистыми соснами. Повсюду виднелись лужайки в простых горных цветах, каскады искристой воды стекали в каменные углубления.
Из-за седана вынырнул небольшой ходкий грузовичок. Эвери подала машину назад, позволяя ему развернуться, и пока служители выгружали какие-то ящики, упивалась окружающей красотой.
Из-за купы растений появилась молодая пара, так очевидно влюбленная, что Эвери не сразу сумела оторвать завистливый взгляд. Судя по тому, в какое пылкое объятие заключил свою подругу молодой человек, это были новобрачные.
Грузовичок наконец отъехал, и Эвери, то и дело косясь на влюбленную пару, тронула машину вверх по склону. Площадка перед главным корпусом была вымощена светлым камнем. На каждой из широких гранитных ступеней, что вели к парадным дверям, стояло по вазону с красными и желтыми цветами, такими обильными, что плети их свешивались на камень.
Повсюду можно было видеть отдыхающих, чаще всего в спортивной одежде, но двигались они в ленивом, замедленном темпе, так что казалось, что и время здесь течет иначе. Присмотревшись, Эвери поняла, что это курортная форма — на груди у каждого виднелась золотая сфера со словом «Утопия».
Стоило заглушить мотор, как к машине кинулся служитель. Он открыл для Эвери дверцу, протянул руку и с легким учтивым поклоном произнес:
— Добро пожаловать в «Утопию»!
Глава 6
Монк был влюблен. Хотя еще не так давно он не верил, что это вообще возможно, сейчас он был опьянен любовью.
Джилли оказалась той самой второй его половинкой, о которой твердили безнадежные романтики. Они были созданы друг для друга: у них были одна и та же вера, те же желания, мечты и стремления, а главное, та же самая страсть к нечистой игре.
Джилли околдовала Монка с первой встречи в грязном баре на задворках Саванны. Когда она переступила порог на своих высоченных каблуках и в облегающем, как вторая кожа, красном платье, у него перехватило дыхание. Она была великолепна, неподражаема! Он ждал за угловым столиком с голубой папкой в руках, точно по инструкции. Высмотрев его, Джилли улыбнулась, и Монк понял, что погиб.
Первая страстная вспышка все еще длилась. Сердце болезненно и сладко сжималось при виде Джилли, а когда они бывали врозь, Монк ловил себя на том, что улыбается, вспоминая о ней, даже во время работы! В его сознании просто не осталось места ни для чего иного. В долгие и скучные часы наблюдений за очередной жертвой Монк предавался воспоминаниям. Обычно он грезил о первой встрече и о том, как именно они в тот раз занимались любовью.
Это случилось уже через три часа после того, как они обменялись словом. Джилли привела Монка к себе в номер мотеля, сорвала с него разом и одежду, и покров условностей, и любила его как сумасшедшая. Стоило вообразить себе это, как на языке возникал вкус ее рта, а на коже — аромат ее духов. Он почти физически ощущал жар ее тела, слышал звуки, которые она издавала в момент страсти, — низкое горловое рычание упоенной хищницы. В постели Джилли была дикарка, неистовая и грубая (в точности как ему и хотелось), но в глубине души — голубка, кроткая, нежная и уязвимая.
Человек железной дисциплины, Монк терял всякий контроль над собой, когда дело касалось Джилли, и это было для него источником непрестанного удивления. Когда-то, даже если он позволял воображению разыграться, мечты о будущем не включали романтической влюбленности, не говоря уже о браке. Однако два месяца назад он стоял перед Джилли на коленях, предлагая руку и сердце — и она приняла предложение, повергнув его в бешеный восторг. Он сказал тогда, что пойдет ради нее на все, на все абсолютно, и с тех пор держал слово, то есть из кожи лез вон, чтобы порадовать свою избранницу. Иными словами, он совершенно утратил себя и ничуть об этом не жалел.
Каждый человек, даже самый замкнутый, жаждет найти кого-нибудь, кому смог бы поверять свои секреты, и Монк не был исключением. Джилли стала для него хранительницей всех его тайн. Он доверял ей безоговорочно еще и потому, что сам знал о ней все.
Они уже были вместе четыре месяца, когда однажды ночью (после долгой и страстной близости они сидели на кровати в подушках и пили охлажденное шампанское) Монк открыл Джилли свое сердце. Сначала он рассказал об унылом детстве и юности на ферме в Небраске, на жалком, пропеченном солнцем куске земли, у родителей, столь же высушенных скудной жизнью, как овощи на их огороде — вечной засухой. Отец не расставался с ремнем. Мать (серая мышь, что шарахалась от собственной тени и выходила за ворота разве что на воскресную службу) только хлопала глазами, когда муж бил единственного сына смертным боем, стараясь выколотить из него тягу к странствиям. Монк рано понял, что жаловаться ей бесполезно — в ответ услышишь, что надо чтить своего отца. К десяти годам он ненавидел родителей настолько, что ночами засыпал в мечтах о том, как однажды замучит их до смерти.
