Татьяна Устинова - Мой генерал
Господи, какой ужас! Какая стыдоба! Мама больше ни за что в жизни не села бы с этими матерью и дочерью за один стол – неприлично так “завлекать” мужчину.
А подле Валентины Васильны по фамилии Зуб и с золотыми же зубами во рту помешался давешний молодой человек, который со зверским лицом молотил воду руками в бассейне. Лицо его было по-прежнему зверским. Он поедал сырники, смотрел исподлобья и был похож на классического киллера из кино – тяжелая, почти голая башка, пустые, как у ящерицы, глаза, плечищи, ручищи, ножищи и больше ничего.
– Мариночка! – радостно закричала Валентина Васильна. – Знакомься, это мой сынок приехал! Павлик! Павлик, поздоровайся с Мариночкой!
– Здрасте, – после некоторой паузы буркнул Павлик, – я вас видел. Вы в бассейне целовались. Вот… с ним.
И локтем ткнул в сторону Федора Тучкова, а сам углубился в свои сырники, а вокруг произошло молниеносное движение и нечто вроде локальной энергетической вспышки. Марина густо и страшно покраснела, Вероника ехидно заулыбалась, дед Генрих Янович посмотрел на нее строго, Геннадий Иванович лицом выразил сочувствие и понимание, бабуся Логвинова была глуховата, Юля с Сережей перестали есть тертую свеклу и уставились на Марину, Галя перестала почесывать коленку Вадима и разинула рот, а Валентина Васильна ткнула сына в бок, на что гот не обратил никакого внимания. Оленька переглянулась с мамашей. Марине эти переглядывания не сулили ничего хорошего.
Ну совсем ничего хорошего!
– Марина, вам кофе или чай? – Это дед-профессор решил разрядить обстановку.
– Чаю, если можно.
Чай был в огромном самоваре, водруженном в центр стола, а кофе в алюминиевом чайнике. Чайник стоял возле Федора Федоровича Тучкова Четвертого.
– А мне кофе, – тихо попросила Оленька, свеча возле нее дрогнула, почти невидимое в утреннем свете пламя заколыхалось. – Один глоток.
Федор услужливо подхватил чайник.
– В кофе нет калорий, – объявила Вероника, – можете пить сколько влезет, Ольга Павловна!
– Зовите меня просто… Оля.
– Просто Оля я вас звать не могу. У нас с вами слишком большая разница в возрасте.
– Вероника!
– Дед, ну что ты все деликатничаешь, ей-богу! Мы тут все свои. Верно, Ольга Павловна?
– Вы бы кушали свою кашу, Вероника, – вступила Элеонора Яковлевна неприятным голосом и раздула ноздри в сторону Марины. – Мы с дочерью сами разберемся!
Однако унять Веронику было трудно. Марина подозревала, что вряд ли вообще возможно.
– Федор, вы не знаете, где здесь лошади?
– Э-э, какие именно лошади, Вероника?
Сын Павлик отчетливо хмыкнул и придвинул к себе тарелку, но глаз так и не поднял. Но раз хмыкал, значит, эмоции его обуревали, а Марина подумала было, что он совсем деревянный, с ног до головы.
– Господи, какие! Скаковые, конечно! Мы с дедом покатались бы! А вы умеете верхом, Марина?
– Нет.
– Напрасно. А вы, Федор?
– Признаться, я тоже не умею.
– Научитесь! Это просто. А потом вот… Марину научите. Ольгу Павловну в теннис, а Марину – верхом. Ну как?
– Вероника! – прикрикнул дед.
– А что? Это так шикарно – ездить верхом. Гораздо шикарнее, чем теннис. Верно, дед?
– Не знаю. Я по шику эти занятия не оценивал. Нет-с, не оценивал!
– Оленька, ну скушай булочку! Смотри, какая булочка славненькая, с изюмом! – Очевидно, переварив сообщение о том, что Марина “целовалась в бассейне вот с этим”, Элеонора Яковлевна решила следовать прежним курсом.
– Мама, отстань, я не хочу! Я вот… кофе, и мне достаточно.
Вероника достала пачку сигарет и положила ее на стол, прямо под носом у своего деда, который “гонял” ее за курево.
– Вам нужно бросить курить, – решительно объявила Юля. – Очень вредная привычка. Кстати, вам тоже, Марина.
– Вот, например, я бросил, – поделился Геннадий Иванович, – а раньше много курил, очень много. Теперь забочусь о себе, знаете ли. Годы-то уходят!
– Какие ваши годы! – воскликнула Элеонора Яковлевна. – Вы еще совсем молоды!
Марина молча ела. Чай оказался крепким, горячим, в сырниках много изюма, а омлет толстый и золотистый, тоже горячий. Ей было вкусно, и она почти не думала о том, как “опозорилась”, целуясь с Федором Тучковым в бассейне.
– Ты собираешься здесь курить? – язвительно поинтересовался Генрих Янович у Вероники. – Терпежу нет-с?
– Дед, да ладно тебе!
– А вы умеете верхом, Сережа? – Это Оленька спросила, проглотив крошечный глоточек кофе.
– Ни разу не пробовал! – ответил Сережа так радостно, как будто объявлял, что стал в прошлом году чемпионом по выездке. – Знаете анекдот? У человека спрашивают, умеет ли он играть на рояле, а он отвечает…
– Сереженька, этому анекдоту лет пятьдесят, – перебила его Вероника, – а может, шестьдесят, точно установить не удалось. Так что лучше молчите.
Юля, кажется, слегка рассердилась, а сын Павлик опять хмыкнул – наверное, эмоции одолели.
– Лошади – чудесные животные, – сказал Генрих Янович. – Чайку, Валентина Васильна? Ну, как угодно. Я после войны попал на Кубань, на конный завод. Кстати, с лошадьми лучше всех управлялись цыгане. Да-да-с! Конокрады, а равных им нет, и лошади их любят. Там я верховой езде и учился. И в седле, и без седла.
– Дед, ты нам еще расскажи, как штурмовал Зимний!
– Какой такой Зимний?! – всполохнулась переставшая жевать бабуся Логвинова. – Как же Зимний, он тогда ишшо молодой был, когда яво штурмовали!
– Она пошутила, Ирина Михайловна!
– Я пошутила!
– От шутки какие теперя шутят! А в мое-то время за такие шутки – десять лет без переписки! А теперя что хочут, то и говорят!
– Ваденька, а мы с тобой пойдем после завтрака на лошадок?
– Не знаю, Галка.
– Мы же собирались! Мы же хотели на лошадках покататься!
– Ну покатаемся, покатаемся! Мне только по делу надо смотаться.
– Ну, господи, ну по какому еще делу?!
– Да в ментуру, – бухнул Вадик, и опять сделалось некоторое движение. Оленькин нынешний молодежный хвост затравленно вздрогнул, и полные коленки под столом тоже совершили какое-то движение. Павлик перестал жевать и посмотрел на соседа пустыми глазами ящерицы.
– Куда вам надо? – переспросила Вероника с любопытством.
– В ментуру мне надо.
– Зачем тебе, Ваденька?
– А… из-за этого, убитого.
– Какого убитого?..
– А вот которого нашла Марина Евгеньевна. Мы нашли с Мариной Евгеньевной то есть.
– Позвольте, – вступил Генрих Янович строго, – но ведь ни о каком убийстве не было речи!
– Он же, сердешный, с бережку свалился, пьяненький, – жалостливо проговорила бабуся Логвинова.
Вадик энергично покачал головой и посмотрел на застольную компанию с некоторым превосходством, и неспроста. Он знал нечто такое, чего не знал никто из них, и его собственная значимость от этого знания и их любопытных взглядов стремительно вырастала, как гриб-шампиньон на куче мусора.
