Татьяна Устинова - Колодец забытых желаний
— Да какой же я молодой, Виктор Иванович! — возразил Олег. — Сорок три года скоро! Я уже… средне молодой!
— Сорок три года! — презрительно фыркнул Назаров. — Мальчишка! Я в вашем возрасте штангу выжимал и на турнике сто раз мог подтянуться, а все почему?
— Потому что крепкой породы, — не выдержал Олег Петрович. — Так что там у нас с вами выходит, Виктор Иванович?
Партнер, видимо, понял, что воспитательный процесс затянулся, помолчал для порядка и заговорил о делах.
Никонов покупал помещение под картинную галерею — ко всем своим многочисленным занятиям Олег Петрович планировал добавить еще и галерейку, где можно было бы выставлять и продавать картины, скульптуры и прочие художественные произведения. Затевая галерейку, Олег преследовал две цели — дома у него эти самые художественные произведения уже решительно не помещались, картины стояли в кабинете, занавешенные тряпками и прислоненные одна к другой, и хорошо было бы завести под них отдельное помещение, ну, и заодно занять чем-нибудь предыдущую пассию, которая из разряда пассий перешла в разряд старых подруг.
Пассия была художницей, не слишком хорошей, но… продвинутой. Носила длинные юбки с кружевной подбивкой вместе с солдатскими шнурованными ботинками, толстые выпуклые железные браслеты по пять на каждой руке, крупные бусы, узкие очочки и бархатную повязку на бледном лбу. Олег Петрович быстро утомился в ее обществе, ибо нужно было не только весело проводить время, но и «соответствовать», а «соответствовать» ему было сложновато — иногда он не мог с одного взгляда отличить Бастьен-Лепажа от Лермита, а уж в современном искусстве вообще почти ничего не понимал, и девушку это сердило. Изображенный на картине огромный коричневый глиняный унитаз, заваленный доверху отрезанными человеческими головами с высунутыми и прокушенными языками, мученически искаженными ртами, заведенными или скошенными глазами, и с трубой, из которой вытекает река нечистот, подозрительно похожая на человеческие мозги, вперемешку с книгами, партитурами, какими-то свитками, представлялся Олегу Петровичу плодом больного воображения художника. А девушка твердила, что именно так и создаются все шедевры, и литературные, и музыкальные, — всякие шедевры, в общем!..
— Ну почему? — недоумевал Олег Петрович, рассматривая жуткую картину. — Ну, вот ты художница, да? Почему у тебя голова, получается, в унитазе?!
— Ты ничего не понимаешь, — сердилась она. — Это эмоции! Образы, которые терзают тебя, — когда ты пишешь, они уничижают тебя изнутри.
— Изнутри чего? — упорствовал Олег Петрович. — Тут все внутри унитаза!..
На том они и расстались, решив более друг друга не раздражать. Олег Петрович чувствовал себя немного виноватым, потому что девушка на самом деле была слегка в него влюблена и даже поплакала немного, когда на почве унитаза они разошлись окончательно. Он знал, что художник она так себе, но у нее были чутье и нюх, если не считать некоторых завихрений, а ими можно было смело пренебречь.
Так что у Олега была и еще одна цель, так сказать, дальняя, — подзаработать немного денег или уж, по крайней мере, остаться не в убытке.
Дело с покупкой помещения шло туго — никто не хотел продавать там, где Олег и Виктор Иванович хотели купить, и за те деньги, которые они предлагали. Приходилось как-то выкручиваться.
Вот о приблизительных размерах этих самых выкрутасов Виктор Иванович и говорил Олегу. Выходило что-то очень много.
— Придется, наверное, самого подключать, — сказал в завершение Виктор Иванович. — Не хотелось бы его беспокоить по пустячному делу, но не выходит по-другому! Мы на эти деньги, что от нас хотят только на взятки, дворец спорта в Монако могли бы купить!
— Почему в Монако? — удивился Олег.
— Да у них там тоже недвижимость дорогая!..
— Если хотите, я поговорю, — предложил Олег, подумав. — С самим. В субботу, на футболе.
— Да можно, можно! В неформальной, так сказать, обстановке. Дело-то пустяковое, а эти гаврики из префектуры, последние остатки совести потеряли!
— Э, Виктор Иванович, остатки бывают только от чего-то, а у них совести никогда не было, и терять им нечего.
— Креста на них нет, — сказал партнер задумчиво. — Я вот в церковь каждую субботу хожу, исповедуюсь, причащаюсь, а все равно чувствую — давят грехи, ох, давят, Олег Петрович!
Олег промолчал. У него были свои представления о совести, грехах и церкви, и он предпочитал ими ни с кем не делиться.
Второй вопрос, который партнеры должны были обсудить, — это как раз строительство храма в Подмосковье, за которое взялся Виктор Иванович, а Олег браться решительно не хотел и предлагал просто поделить расходы.
Тут у них и вышла заминка, потому что Назаров принялся Олегу втолковывать, как неразумному, что подмосковный храм должен стать главным делом его жизни.
Олег слушал, молчал, кивал.
Он точно знал, что денег даст, а больше ничего делать не станет.
— Мы же с тобой православные, — говорил Виктор Иванович, горячась все больше и больше, — а не какие-то там иноверцы! Одной верой не спасемся, мало веры, еще добрые дела нужны! Вот я к батюшке Валентину на прошлой неделе ездил, под Тулу. И деревушка крохотная, и церковка бедненькая, и батюшка еще слабосильный, молодой совсем, борода почти не растет, а народ уже душой-то потянулся! Думаю помочь им тоже.
Олег пожал плечами:
— Давайте поможем.
— Вот стою я на молебне, слушаю, как он служит, батюшка молодой, а в храме сквозняки гуляют так, что свечи гаснут! А бабульки есть, которые на коленях стоят, земные поклоны бьют! Подремонтировать бы хорошо храм, утеплить, иконостас новый организовать, потому что у них совсем иконки плохонькие!
— Давайте иконостас.
— И молодых, я посмотрел, много. И детей приводят, и сами идут! Вот в субботу батюшка две пары венчает. Звал меня посмотреть.
Олег поднял брови.
—И вы поедете?
— Поеду, если график позволит, — сказал партнер озабоченно. — Хорошо, когда традиции возрождаются!
— Должно быть, хорошо, — согласился Олег Петрович.
Назаров вдруг рассердился:
— Да что ты заладил одно и то же! — Они говорили друг другу то «ты», то «вы». — О душе надо думать, о душе! Вон как российское купечество о душе своей пеклось, сколько на храмы жертвовало да на иконы! А мы!.. Все позабыли, все пораскидали, все порушили, да еще на пепелище сплясали! Народ следует в церковь вести, как детей неразумных, глядишь, изменится что-то! Подобреем душой!
— Народ нужно учить, — сказал Олег Петрович, морщась. — В школах, в институтах! Читать следует учить, никто же не умеет! Историю религии надо преподавать, мы же невежественны, как… как медведи! А уж особенно в религиозных вопросах!
