Тара Янцзен - Безумно горячий
– Как значится в обвинении, – умудрился выдавить он.
– Реган недавно звонила. Сказала, что вы приедете, что с дедулей все в порядке – он разбил лагерь в Лафайетт.
– Да, мэм.
Эти чистые серые глаза задержались на его лице на одно долгое мгновение.
– Она сказала, что я должна осторожно с вами обращаться.
– Со мной? – Люди не обращались осторожно с ним. Они осторожничали в его присутствии. Это была его работа – осторожно обращаться с людьми, чтобы их не убили – конечно, если он не находился по другую сторону уравнения: тогда его работа заключалась в том, чтобы их убивать.
Он был хорош в обоих случаях. Был лучшим.
– Она сказала мне, что вы снайпер, бывший морпех с пушкой, – продолжила Никки МакКинни. – Очень опасный.
Ну, черт. Он никогда не знал, чего ожидать от гражданских, но это был его наименее любимый ответ. Он был не только снайпером.
Кто бы, черт возьми, мог подумать, что операция по возврату кучки пушек будет включать себя кого-то типа Никки МакКинни – эту невероятно роскошную женщину, одетую в черную лайкровую мини-юбку и маленькую обтягивающую футболку, которая на данный момент стала причиной короткого замыкания в его мозгу; чью руку он держал в своей уже слишком долго – и чья сестра сказала, что он опасен. Учитывая то, как он принял Реган МакКинни, она могла сказать и что-то похуже. Черт, она, вероятно, именно это и сделала.
– Вообще-то, мэм, я наименее опасный человек с оружием из всех, кого вы когда-либо встретите. – Это была самая правдивая правда из всех, что он знал – он чувствовал это глубоко внутри. Никто не имел большего уважения к смертельной силе огнестрельного оружия, чем морской снайпер.
– Она сказала, чтобы я впустила вас. – Это было простое утверждение, но у Кида сложилось ощущение, что данное действие все еще было под вопросом в голове у Никки МакКинни.
– Я был бы вам признателен.
Она все еще колебалась.
– И чем раньше, тем лучше, мэм.
Мэм. Никки задалась вопросом: знал ли сам Кид Кронополус, как мрачно звучит его «мэм», обращенное к ней? Знал ли он, насколько внешность студента-всеобщего-любимчика не соответствует сказанному ее сестрой, нашедшей его, вооруженного и опасного, в Сиско вместе с Куином Йонгером?
Он не выглядел опасным, хотя, вероятно, в его сумке лежало то самое оружие, о котором ее предупреждала Реган. Никки предположила, что в этом есть смысл: снайперы всегда носят с собой пушку. Она не любила оружия, но жаловаться не собиралась. Реган очень наставала на том, чтобы она относилась к мистеру Киду Хаосу с положенной долей уважения. На нем была пара облегающих солнцезащитных очков «Окли», и ей стало интересно: его глаза такие же темные как и волосы? Бездонные и темные?
«Чудо-мальчик» – так называла его Реган, а он и был чудо-мальчиком: чудесным, красивым мальчиком – сильный дух в теле, наполненном тестостероном. Совершенство. Ну, по крайней мере, он выглядел идеальным, стоя у ее парадной двери. Наверняка она не узнает этого, пока не вытряхнет его из камуфляжных штанов и измятой гавайской рубашки, разрисованной попугаями. От всего этого придется избавиться, включая потрепанные кроссовки и черную футболку, и тогда она получит все шесть футов его тела – шесть футов теплой гладкой кожи, обтягивающей переплетенные слои стальных мускулов, сухожилий и костей – голого и освещенного.
Потом она развернет его, слой за слоем, пропустив через объектив и кисть. Он был хорошим модельным материалом, поэтому она решила его впустить.
Она любила Реган, но все, кто был знаком с ее сестрой, понимали, что та принимает все слишком близко к сердцу, особенно когда дело касалось ее и Уилсона. По мнению Реган, дедуля был слишком стар, чтобы поступать правильно, а Никки – слишком молода для этого. Между ними двумя был заключен негласный договор: не впадать в панику каждый раз, когда у Реган катастрофа.
Как прошлой ночью, когда Реган обнаружила ту запись в ежедневнике Уилсона.
Никки не волновалась. Уилсон бродит где-то. Он всегда так делал. Все летние месяцы напролет. И если он сбежал с какой-то женщиной по имени Бэтти, Никки на это могла сказать только одно: здурово.
Ее отношение к деду нельзя было назвать легкомысленным. Он старел. За ним нужно было иногда приглядывать, но он был далек от полной недееспособности. Он мог о себе позаботиться.
Позвонив, Реган сказала, что у них какие-то неприятности, и Никки в этом не сомневалась. Неприятности были повсюду, неожиданные или ожидаемые. Ее сестра всю жизнь провела за строительством стен вокруг себя, чтобы удержать неприятности на расстоянии.
Но каждая стена, которую когда-либо пыталась построить Никки, рушилась, оставляя ее голой и незащищенной. Давным-давно она научилась жить по-другому.
– Хотите чая со льдом? – спросила она, отходя внутрь, жестом приглашая его войти. Жара все не спадала, держась около сотни, и она знала, что он ощущает каждый градус. Они с Трэвисом плавились в мастерской.
– Да, мэм. С удовольствием.
– Мне нужно закончить кое-какую работу, пока не приехали Реган с капитаном Йонгером. В коттедже есть небольшая кухня, там много продуктов, если вы проголодались.
– Спасибо. Я торопился сюда из Сиско. Не было времени, чтобы остановиться… э-э-э… поужинать… – Он застыл в проходе, его глаза метались от одного конца гостиной к другому, рот открылся.
– Я зову ее «Нарцисс ночью».
Кид назвал бы ее невероятной, ошеломляющей и самой охренительно странной вещью, которую он когда-либо видел в гостиной. Кто-то растянул на стенах огромные холстяные полотна и рисовал на них. Кто-то, кто чертовски хорошо обращался с кистью и был зациклен на мужчинах – абсолютно порочных, голозадых, обнаженных мужиках. Они были повсюду, нарисованные частично кистью, частично – карандашом, сочившиеся силой и неземной сексуальностью – особенно Нарцисс, который поразительно походил на ангела на дверном звонке: от сломанного носа до шести кубиков мышц живота.
Иисус, Мария и Иосиф – у Кида была такое впечатление, что он только что вошел в бордель, бордель альфа-самцов. Нарцисс, вытянувшийся на боку, занимал целую стену, вдоль которой так же была изображена темная водяная линия с грозовыми облаками и вспышками молний вокруг. Он смотрел в воду точно так же, как и в истории миссис Вернон, рассказанной в десятом классе, только вот старушка Вернон ничего не говорила о руке парня, скользящей по бедру.
Не оставалось никаких сомнений, о чем думал этот Нарцисс и в каком направлении двигалась его конечность. Одного взгляда было достаточно, чтобы Кид начал адски нервничать, думая и готовясь к тому, что было изображено на картине – не к самому действию, но к его чувственности и желанию, стоявшему за ним. Художник полностью обнажил модель, распотрошил как рыбу. Распростертый на стене парень был не просто голым. Он был разгорячен самим собой, объят отчаянной жаждой – это выходило за грань того, что Кид хотел бы знать о проблемах парня и уж точно того, что миссис Вернон рассказывала ему.
