Фредерик Дар - Значит, ты жила
— Немножко…
— Это ревность?
— Нет, стыд! Я стыжусь этих писем более, чем своего поступка, Сильви! Не правда ли, гнусная реакция уязвленного самолюбия?
— Неважно, я вас понимаю… Вот посмотрите, какое впечатление они произведут на присяжных… Несмотря на то, что из-за долговой расписки вы окажетесь в затруднительном положении, вас почти наверняка оправдают, Бернар…
— Серьезно?
— Да.
Оправдают, потому что каким-то людям, которые должны меня судить, станет жаль рогоносца! Для них моя драма будет ничем иным, как драмой мужа, выставленного на посмешище бесстыжей потаскухой.
— Мы занимаем отличные позиции, — добавила Сильви.
Она в основном думала о будущем; о том будущем, которое я однажды нарисовал для нее.
Я был ее убийцей, ее дорогим, слишком слабеньким убийцей. Она увезет меня в тихое местечко, далеко от соблазнов… Подвергнет заточению и будет лелеять… Наконец-то она нашла мужчину-ребенка; мужчину, отвергнутого людьми, на которого у нее были все права. Я буду ее исключительной собственностью, ее вещью!
А что же старая сварливая мамочка, какова ее роль во всем этом?
Я задал вопрос прямо, без церемоний.
— Сильви, что скажет ваша мать, когда узнает?
— Я все предусмотрела…
— Так расскажите же!
— У нас есть домик в деревне. Мама бы очень хотела там поселиться, но из-за моей работы…
— Ну и что?
— Вот мы и поселимся там все втроем…
— Все втроем?
— Она ничего не будет знать!
— Как это?
Она, что, сумасшедшая? Я испугался.
— Мама передвигается с большим трудом. Я поселю ее на первом этаже, а ваша комната будет на втором…
— Полно, Сильви!
Она сделала повелительный жест.
— Молчите, вы же не знаете дом: он прекрасно подходит для моего плана. Комната, о которой я говорю — это бывший перестроенный чердак..! Туда ведет отдельная лестница, и дверь запирается на ключ… Ни один человек, кроме меня…
Ни один человек, кроме нее! Заточение, именно так я и думал.
С притворной грустью в голосе она добавила:
— И потом мама старенькая… А дальше… Дальше она бы меня укротила, приручила…
Дальше я превратился бы в марионетку, которой бы она управляла как хотела.
Слово «марионетка» заставило меня вернуться мыслями в тот бесхитростный кукольный театр в Люксембургском саду, где мы с Андре впервые смеялись вместе. Нас веселил не спектакль, а звонкий смех детей… И в тот же вечер мы ужинали вместе за одним столом в маленьком ресторанчике, хозяйка которого сама готовила еду, а хозяин подавал.
Я услышал, как захлопнулась дверь моей камеры. Сильви только что ушла, не сказав ни слова, оставив меня наедине с моими грезами, догадавшись, что ей в них не было места!
Я вскочил и забарабанил в дверь кулаком.
— Сильви! Сильви!
Мой голос странно отдавался в камере. Надзиратель приоткрыл дверь. Я увидел сквозь щель заключенного, который мыл коридор — звероподобного толстяка.
— Что за крик, Сомме?
— Адвоката!
— Она только что ушла… Это ее вы называете Сильви?
Я не знал, что сказать. Только что я совершил большую оплошность. Все надзиратели на этаже узнают об этом, и я был уверен, что отныне во время визитов Сильви за нами будут подглядывать через «глазок».
Надзиратель захлопнул дверь. Не знаю, сохраняют ли заключенные для тюремщиков свое лицо. Во всяком случае для меня все служащие тюрьмы представляли собой безликую массу в униформе…
Я упорно продолжал воображать себя в отеле…
Глава XIV
На следующий день меня привели в кабинет к следователю Лешуару. Давно уже я не видел его… Этот выход внес некоторое разнообразие в мою тюремную жизнь. По дороге во дворец правосудия я на секунду испытал ощущение свободы. Сквозь зарешеченные окошечки фургона я не мог видеть городского пейзажа, но уличный шум был достаточно красноречив. Я узнавал эти звуки с волнением и наслаждением.
Следователь умышленно оставил меня на несколько дней в покое. Он хотел, чтобы я на досуге поразмыслил о своем деле, и рассчитывал, что я приму решение во всем признаться, а это бы означало его несомненную победу.
— Итак, Сомме, как обстоят наши дела?
— Если позволите, господин следователь, скорее я мог бы задать вам этот вопрос.
Сильви, разумеется, тоже была здесь и выглядела в своей черной адвокатской мантии уныло, как никогда напоминая своим видом больную ворону.
— Ох, что касается меня, — сказал следователь, делая знак секретарю ничего не записывать, — как обстоят у меня дела, вы знаете… Следствие близится к завершению. Полагаю, вы как следует подумали и поняли, сколь тщетны…
Его голос превращался в молитвенный шепот, звучал в моих ушах монотонным гулом, а я и не пытался вслушаться в смысл сказанного. Я рассеянно наблюдал как шевелятся тонкие губы следователя… Слова уже не достигали моего слуха.
Он замолчал. Его губы неподвижно застыли, произнеся последний вопрос, которого я не понял.
— Простите, господин следователь, что вы сказали?
Секретарь в изумлении издал какой-то хрюкающий звук. Он никогда еще не видел, чтоб подследственный с таким равнодушием относился к собственному делу.
— Я просил вас сознаться и честно рассказать об истинных мотивах вашего преступления, Сомме!
— Эти мотивы вам прекрасно известны, господин следователь: ревность!
Лешуар схватил металлическую линейку и принялся постукивать ею по крышке чернильницы.
— Считаю необходимым предупредить вас, Сомме, что ваше упрямство может привести вас прямо на эшафот.
— Спасибо. Но кроме правды мне нечего сказать!
— Значит, вы продолжаете отрицать, несмотря на неопровержимые доказательства, которые…
Несмотря на «неопровержимые доказательства, которые…» я продолжал отрицать. Я стал бы отрицать и любую другую более доказательную истину… Если бы потребовалось, я отрицал бы, что сейчас день, что мы находимся в Париже и что у рубашки следователя подштопан воротничок. В этот день я все отрицал из-за усталости, а не из упрямства.
Все эти люди, занимающиеся моим делом, меня раздражали… То было наше личное дело, мое и Андре. Почему они этого не понимали? Во что они вмешивались, эти людишки?
— В таком случае, Сомме, я думаю, нам нечего больше сказать друг другу… Если вы, как я надеюсь, измените свою позицию, дайте мне знать.
— Мне незачем ее менять, господин следователь…
Ни на кого не глядя, я встал и пошел к двери. Сильви последовала за мной. Когда мы оказались в коридоре, я шепнул ей, пока мои ангелы-хранители надевали на меня наручники.
