Барбара Майклз - Хозяин Чёрной башни
– Благодарение Господу! – воскликнула она. А потом сказала кому-то через плечо: – Говорила же я вам, сэр, она не так сильно пострадала.
– Она может говорить? – Голос принадлежал мистеру Гамильтону.
– Мне слишком жарко, – пробормотала я.
– У вас температура, – отозвалась миссис Кэннон. – Ничего удивительного, вы промокли до самых костей. Что вы делали на улице, в бурю, и в такой час?
– Она все еще слишком слаба, чтобы говорить, – произнес мистер Гамильтон, который пока что оставался для меня только бесплотным голосом. – Бетти, дайте ей бульона. – Затем добавил тише: – Она должна заговорить.
Вскоре я чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы разозлиться. Он хочет, чтобы я заговорила? Очень хорошо, я заговорю.
И рассказала всю историю от начала и до конца, упомянув и записку, которую подсунули мне под дверь. В этом месте миссис Кэннон бросила на хозяина изумленный взгляд, но ничего не сказала. Бетти была в восторге. Когда я упомянула черную фигуру, она подпрыгнула на месте и уставилась на меня вытаращенными глазами. Усилия, которые мне пришлось приложить, чтобы рассказать им все в подробностях, истощили меня. Под конец я позволила своей голове снова упасть на подушки. В комнате наступила тишина, нарушаемая только шипением огня в камине, когда туда попадали капли дождя.
– Я думаю, – наконец произнес мистер Гамильтон, – что вам лучше вернуться в постель, миссис Кэннон. Ваша пациентка вполне обойдется помощью своей горничной.
Я не хотела оставаться с ним наедине. Я открыла было рот, чтобы протестовать, но миссис Кэннон уже ушла. Бетти стояла у кровати. Я протянула руку и вцепилась в ее юбки:
– Не оставляй меня. Бетти. Пожалуйста, не оставляй меня!
– Я не оставляю вас, мисс, – твердо сказала девушка, но ее взгляд испуганно метнулся в сторону мистера Гамильтона.
– Вам нет нужды уходить, – холодно произнес он. – Просто станьте у двери и не вздумайте прислушиваться, иначе вы об этом горько пожалеете.
Мистер Гамильтон стоял, придерживая рукой полог кровати, и смотрел на меня сверху вниз. Его лицо было мрачно, но он вполне владел собой. Он подвинул к кровати стул и сел.
– Чего вы боитесь? – спросил он. – Не думаете ли вы, что то, что вы видели, было привидение?
– Та рука была из плоти.
– Ясно... Я не посылал вам записки. А вы... Как вы могли совершить такую глупость – выйти из дома ночью, одна?
Я не могла объяснить ему настоящей причины: что любовь затмевает всякий здравый смысл и что страстное желание побеждает осторожность. Так что я сообщила ему только часть правды.
– Чего мне было бояться? Никто не желает мне зла, у меня нет врагов.
– Послушайте – послушайте и попытайтесь понять. Вполне возможно, что вы причиняете кому-то неудобство, стоите у кого-то на пути...
– Если... кто-то... хочет, чтобы я покинула Блэктауэр, ему достаточно просто сказать об этом, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. – Это не имеет никакого значения. Вы хотите меня напугать? Именно поэтому вы говорите такие дикие вещи?
– Напугать вас? – Его руки метнулись к подушке, к моему лицу. – Дамарис...
Его рука, в этой черной шелковой перчатке! Я ничего не могла поделать; прежде чем она коснулась меня, я вскрикнула от страха и отдернула голову.
Наступило тяжелое молчание. Мистер Гамильтон сидел неподвижно, его руки все еще были протянуты ко мне.
– Ну вот все и выяснилось, – сказал он. – Вы полагаете, что той черной фигурой был я, что рука, которая вас не удержала, принадлежит мне.
Я лежала безмолвно, меня словно парализовало. Он прочел ответ у меня на лице. Он дернул головой, словно у него болела шея.
– Конечно, вы должны так думать. Заранее предполагалось, что вы так подумаете, если выживете после своего падения. Дамарис... та рука не была моей. Клянусь в этом. Как мне убедить вас? – Мгновение он размышлял. – А, знаю. Рука – та самая, – это была правая или левая рука?
Я закрыла глаза, пытаясь вызвать ужасную картину, которая со всей силой тут же возникла у меня перед глазами. Ветер, тьма, мрак бездны под моими ногами...
– Правая! – прокричала я. На лбу у меня выступила испарина. – Это была правая рука!
– Вы уверены?
– Да, да!
– Правая рука, – повторил он. – И вы думаете, что это была моя рука. Смотрите.
Он поднес к моему лицу обе руки и сдернул с правой перчатку.
Как я и думала, она была покрыта шрамами. Через ладонь шли глубокие зажившие шрамы, словно раны были нанесены зазубренным ножом. Но это было не все. На руке было только три пальца. Оставшиеся два представляли собой грубые обрубки, они были ампутированы сразу после первой фаланги.
Я посмотрела на перчатку, которую он бросил на покрывало. Пространство, где помещались большой палец и еще два, было пустым. Отделения для двух других пальцев были плотно набиты, жутковатым образом имитируя плоть и кости.
– Вы сказали, что рука была теплой и на ней не было перчатки, – неожиданно горячо заговорил хозяин. – Но даже если вы ошиблись, вы не могли принять ватную набивку за живую плоть.
Мои глаза снова смотрели на вызывавшую жалость, искалеченную руку, которая лежала передо мной в ярком свете свечи. Рука была неподвижна, потом неожиданно задрожала. Потом дрожь прошла. Мистер Гамильтон поднялся со стула и шагнул к двери. Я слышала, как он коротко переговорил с Бетти, но не знаю, что именно он сказал. В ушах у меня стоял шум, перед глазами плыл туман. Думаю, что я провалилась в сон.
Я болела долго. Когда однажды утром я проснулась и обнаружила, что жар прошел, я была слаба, словно котенок. Рука, которую я высунула, чтобы отдернуть полог кровати, оказалась слишком хрупкой для выполнения подобной задачи. Послышался торопливый стук шагов. Занавески раздвинулись, и передо мной предстала сияющая Бетти.
– Мисс, вам лучше? Вы узнаете меня?
– Я должна была бы узнавать тебя, когда ты сидела со мной. Как долго это продолжалось, Бетти?
– Десять? Нет, одиннадцать дней. – Она пересчитала по пальцам и решительно кивнула. – Уже сентябрь, мисс.
Через несколько минут она принесла обед.
– Внизу, на кухне, все очень рады были услышать, что вам лучше, – сообщила она мне, и я подумала, что в ее словах больше любезности, чем правды. – И я взяла на себя труд сообщить хозяину, что вы проснулись; он был так доволен. В его глазах стояли слезы, когда он благодарил меня за эту весть.
Я сомневалась и в слезах, и в благодарности, но не стала перечить ей. Было так приятно поговорить с кем-то, кто видит в людях только лучшее. Мистер Гамильтон был внимателен. Его лицо да лицо Бетти были единственными приятными воспоминаниями, оставшимися у меня после долгого кошмара болезни и жара.
