Галина Зарудная - Яд иллюзий
– То есть ты думаешь, что это Гришин?
– Нет сомнений, – с апломбом ответила дамочка.
Какая непрошибаемая самонадеянность! А главное - узколобость!
Знать бы, что становится причиной нравственной слепоты и глухоты некоторых людей, да взять – и вынуть вон!
– А ты не подскажешь, – говорю как бы между прочим, – редактор вернулся?
Взгляд, выстреливший в меня через зеркало, выглядел тяжело и недружелюбно.
– А на что он тебе?
Я ответила лениво, без интереса.
– Ясно на что. Хочу узнать, кто исковеркал мою статью.
– Исковеркал?!!
Лада развернулась так резко, что пол под ней опасно дрогнул.
– Исковеркал, – повторила она презрительно, стараясь меня перекривить. – Да ты спасибо скажи, что Палыч по большому счету ее за тобой оставил!
Подбоченившись и надувшись, как разъяренная клуша, Лада приобрела скорее комичный вид, нежели воинственный. Теряя над собою контроль, она перешла практически на визг.
– Газета вышла, как спецвыпуск, только ради этой статьи! Все жопы подорвали, а ты что? Сдала работу пустой, абсолютно пустой! Ты не справилась с простой задачей. Все сделали вместо нее, и что я слышу – претензии?
Я слушала удивительно спокойно, словно весь яд, что источали ее слова, предназначался для кого-то другого.
– Но ведь ты с этой задачей справилась? Надеюсь, речь идет только о фактах, я не ошибаюсь?
Глаза собеседницы округлились так, что стали похожи на две огромные маслины, отображая удивление и пренебрежение в одночасье.
– Да! В самое яблочко – именно я! Хотя, не спорю, для этого нужно иметь мозги, а еще лучше - талант. И если не можешь взять хитростью, значит, возьми наглостью! А не сидеть с гордым видом в офисе, дожидаясь, что кто-то пришлет тебе все новости по факсу!
Лада просто упивалась своими громогласными нотациями, почему-то решив, что стоит на голову, а то и на две выше меня. В этом явно ощущалась старая невысказанность, долго вынашиваемая в себе.
– И какой, если не секрет, талант ты использовала, чтобы развязать язык лейтенанту Лихачеву? – Продолжала я все так же невозмутимо, окончательно выводя ее из себя.
Она часто дышала, перекошенные губы дрожали на блестящем потном лице. Ярость жгла язык и ей не терпелось поскорее выплюнуть на меня полыхающую жижу, но вместо этого Лада запнулась, шокированная моей новой догадкой, и только беспомощно огрызнулась:
– Это конфиденциально…
– О чем ты говоришь? – В моем голоcе впервые послышалась нотка раздражения. – Какое «конфиденциально», если об этом читает весь город? С чего ты взяла, что Артем Лихачев – достойный источник информации? И пусть хоть насколько все верно, ты не имела права рушить это с плеча. О каком ты говоришь профессионализме? Будь ты действительно разборчивым журналистом, то поняла бы, что я имею в виду. Одному только Богу известно, кто здесь жертва, а кто виновный. А ты не Бог!
Теперь она просто потеряла дар речи.
Лада не могла поверить своим глазам, и уж тем более – ушам.
Это я – журналист-невидимка, почти виртуальная ее коллега, всегда молчаливая и отстраненная, говорила с ней в таком тоне!
Возможно на ее месте я очумела бы ничуть не меньше от столь дикого и неожиданного обстоятельства. Частично я ее даже понимала и немного жалела. Неуемный карьерный пыл, жадное стремление самореализоваться подстегивали ее изнутри, как молодую кобылу, поднимали на дыбы. А недостаток ума добавлял свою лепту. Поберегитесь все, кто рядом! Эта лихая жеребица не уступит никому, идти с такой на таран – дело грязное и неблагодарное!
– Ты злишься из зависти, – заявила Лада с жаром, не придумав лучшего аргумента. – Сама бы и на половину так не написала!
И обдав меня уничтожающим взглядом, удалилась прочь, демонстративно держа осанку.
Не сложно было догадаться, куда она понесла свои возмущения.
В кабинет редактора я вошла без стука, понимая, что Палыч меня уже ждет. На Ладу взглянула лишь мельком, заметив, что при моем появлении она скрестила руки на груди и, словно являлась здесь полноправной хозяйкой, заняла позицию у окна, присев на подоконник и сосредоточив на мне пристальное внимание. Присутствие шефа действовало на нее ободряюще. Но я больше не удостоила ее даже коротким взглядом.
Виктор Палыч попросил меня присесть.
– Что не так, Ань?
Высокий лоб с залысиной подозрительно напрягся. Почесав двудневную щетину, шеф одел очки и поверх них внимательно вгляделся в мое лицо.
– Ты выглядишь усталой, расстроенной, – как никогда заботливо отметил он, намеренно увиливая от прямого разговора.
– Вам только кажется, – ответила я безразлично, хоть внутренне и оказалась шокирована его явной лицемерностью. Что это – оборонительная позиция? Что происходит с этими людьми, им кто-то с корнем вырвал всё сознание?
– Знаю, тебя напугало это убийство, – вздохнул Виктор Палыч. – Грустно, конечно, но что только не случается в нашем неидеальном мире. Кто-то ведь должен при этом сохранять спокойствие духа и жить дальше.
Тщедушный человек, подумалось мне в ту минуту. И внешность тщедушная, и сам таков.
– Я рада, что вы заговорили о спокойствии духа, и совершенно с вами согласна – нужно его сохранять. Однако, жаль, что все так и остается на словах…
– Послушай, – неожиданно перебил меня шеф, для игры в безмятежность его надолго не хватило. – Не бери лишнего в голову, ладно? Ты слишком субъективно смотришь на некоторые вещи. Ей-богу, не понимаю, почему тебя волнует эта чертова статья! Не ожидал от тебя такого. Умение красиво и грамотно излагать суть в нашем деле – недостаточно. Эта работа требует фанатизма солдата, разведчика, партизана! Что мне объяснять, ты сама все прекрасно знаешь!
– Кажется, это вы не понимаете. – Собственный ледяной тон настораживал и пугал меня. – Вам так нужна была сенсация, что вы совсем ослепли, потеряли разум. Чего, по-вашему, вы добьетесь этой статьей? Шума? Страха? Паники? Вы об этом думали? Главное, что в течении часа после выпуска, каждый вшивый экземпляр смели с лотков! Что газета теперь в руках у каждого! И что дальше? Вы тут в разведчиков играете, а мне час назад стало известно, что алиби Гришина на момент убийства подтвердилось. Вы списали его в убийцы, а он не виновен! Как вам это?
Шеф посмотрел на меня с откровенным раздражением, и, как мне показалось, попытался найти в моем лице признаки помешательства или хотя бы истерики. Лада у окна нервно зашевелилась.
– Преступник на свободе и у него развязаны руки. – Добавила я, наслаждаясь их замешательством. – А Мише Гришину не только наш город, весь мир теперь с горошинку покажется. Догадываетесь, почему? На его месте мог оказаться кто угодно другой. Говорите, что не ждали от меня такой субъективности? Как прискорбно знать, что обычная тактичность утратила всеобщие мерки и стала субъективным элементом. Видимо, теряя мораль, человек теряет последние остатки своего ума…
