Наталия Орбенина - Исповедь авантюристки
Уже прощаясь, Хорошевский в дверях столкнулся с хозяином дома.
– Господин Хорошевский? Что вам угодно? – Антон Иванович насупился.
За гостя ответила жена.
– Надеюсь, Аделия Станиславовна, что вы не передали адрес вашей сестры господину учителю и не сделаете этого впредь?
Аделия вздохнула. Хорошевский поник головой.
– Послушайте, сударь, – Антон Иванович грозно посмотрел на гостя. – Зачем она вам? Вы уже своим малодушием испортили ей жизнь!
– Малодушием! – изумился Хорошевский. – Но позвольте…
– Разве вы не испытывали к ней чувств более нежных, чем дозволено учителю по отношению к воспитаннице?
– Нет, клянусь вам, нет! Наши отношения были чисты и прозрачны!
– Ну и болван! – разозлился Липсиц. – Умудриться влюбить в себя такую чудную девушку, да при деньгах, и прозевать ее.
Совершенно сбитый с толку, в потерянных чувствах Андрей Викторович покидал дом банкира. Он уже почти спустился с лестницы, как его догнала Леокадия, проживавшая после выпуска в семье старшей сестры. Не говоря ни слова, девушка сунула в руки растерявшемуся учителю клочок бумаги. Уже на улице он развернул его – это был адрес Аполонии.
Наступила весна. Снег еще не сошел, но солнце уже подгрызало ненавистные сугробы. На деревенской церкви пел колокол, народ тянулся в храм. Праздновали Пасху. По этому случаю школа не работала, дети разошлись на каникулы. Их учительница сиротливо коротала дни в избе со старухой. Правда, в этот раз сельчане принесли Аполонии дюжины две крашеных яиц, пышный кулич, сметану и кусок окорока. Аполония уныло разглядывала бесхитростные лакомства и вспоминала, как на Пасху она с сестрами ходила качаться на качелях и кататься на финских тройках, «вейках», запряженных нарядными лошадками, с вплетенными в гривы яркими лентами и цветами.
Как ей хотелось вернуться в Петербург! Но как бросить школу, учеников? Да и стыдно отступать перед трудностями. Но вот только зачем все эти жертвы, кто их оценит? И что бы сказал на это Андрей Викторович? Где он теперь, как сложилась его жизнь? Вспоминает ли он о ней и как вспоминает? Как о глупой наивной девочке, которая придумала себе любовь?
Она смотрела в окно. Это было одно из доступных ей развлечений. По дороге шел человек. Шел неуверенно, останавливался, кого-то искал, должно быть. По виду городской. «И кого это занесло в нашу глушь?» – Так незаметно для себя она стала уже говорить «нашу глушь»! Человек приблизился. Аполония прищурила глаза, привстала. Потом и вовсе вскочила. Нет, это сон! Не может быть! Так не бывает!
– Так не бывает! – уже кричала она, выбегая на улицу, как была, в одном платье. – Нет, это не вы, не может быть!
– Может, может! – засмеялся Хорошевский и прижал ее руки к своей груди.
Они до утра проговорили при огоньке одинокой свечки. Взахлеб, перебивая друг друга, смеясь, плача. У обоих сложилось такое ощущение, что они расстались только вчера, что не было длинной разлуки, горя и унижения и что теперь их никто и ничто не разлучит. Ведь они самые родные, самые близкие люди.
– Завтра же, завтра же в управу, брать расчет и прочь отсюда! – воскликнул Андрей Викторович.
– Да кто же меня вот так запросто и отпустит. Что же я скажу?
– А скажете, что вы замуж выходите. Что за вами жених приехал. А по закону, куда муж, туда и жена!
Аполония покраснела. Хорошевский обнял ее и нежно прижал к груди. Остаток ночи они провели чрезвычайно целомудренно: Аполония на кровати, а Хорошевский – на полу, на старом тулупе.
На другой день они пошли к батюшке. По счастью, уже начиналась Фомина неделя или долгожданная Красная горка, время многочисленных свадеб, запрещенных в Великий пост. За невеликую мзду святой отец обвенчал их на скорую руку. Свидетелем пришлось призвать школьного сторожа, который по окончании церемонии тотчас же пошел в трактир отметить событие – свадьбу учительши.
Глава 15
Беседы с бывшими пансионерками убедили Константина Митрофановича в том, что он недостаточно изучил все обстоятельства на месте. Он вернулся в пансион, где его поджидала измученная Аполония. Экзамены подходили к концу, и дети готовились разъезжаться по домам. Сердюков с болью увидел, что недели, проведенные в тоскливой и тревожной неизвестности, сильно преобразили молодую женщину. Глубокие тени залегли под глазами, исчезли румянец и светлая, ласковая и жизнерадостная улыбка, которая раньше не сходила с ее лица. Тогда Сердюков полагал, что она, наверное, и во сне счастливо улыбается окружающему миру. Теперь глубокие скорбные складки образовались вокруг рта. Госпожа Хорошевская словно постарела на несколько лет.
– Я все думаю и никак не могу понять, Аполония Станиславовна, что общего между вашим карликом, будем так его называть, и тем, которого видели девочки. Их рассказы очень похожи, но ведь этого не может быть. Ваш карлик – из области больного видения, а этот, вероятно, совершенно живой человек, от которого, извините, однажды разило чесноком!
– Я тоже ломаю голову над этим вопросом, – вяло ответила Хорошевская. – Но не пойму, как это связано с исчезновением Андрея?.
– Может быть, и никак, а может быть, впрямую. Мы не будем отказываться ни от каких версий. Поверьте мне, я сужу по своей многолетней практике, чего я только не насмотрелся!
Помолчали: Сердюков сосредоточенно, Аполония с тоской и нарастающим отчаянием.
– Послушайте, а среди персонала пансиона есть люди маленького роста? – вдруг неожиданно спросил Сердюков.
– Да, Тезаурус, то есть Мелих Осип Осипович, учитель древней истории. Только он не карлик, он просто маленького…
И тут она остановилась на полуслове.
– А ведь он работал вместе с Андреем и был в Институте, когда я еще там училась.
– И когда он появился тут?
– Сразу же после открытия. Андрей пригласил многих своих товарищей, которых знал раньше, в том числе и из Института.
– Так… А как он мог узнать о вашем карлике?
– Ума не приложу. Никак. Мы совершенно не общались тогда. И вообще, кроме сестер и мужа, я никому никогда не рассказывала об этом. Трудно представить себе, чтобы Андрей Викторович с кем-либо обсуждал детские галлюцинации своей жены.
– Та-ак, – снова протянул следователь. – Поговорю-ка я с ним!
Поговорить-то можно, но вот какой найти повод? Не учинять же допрос: «Где вы, господин учитель, были в те дни, когда девочек донимал карлик?»
Мелих пробегал по коридору мимо высокого белобрысого господина, который гостил уже несколько дней в квартире директора. Сам директор уже подозрительно долго отсутствовал. Педагоги и классные дамы потихоньку судачили между собой о причине его отсутствия и пришли к единодушному мнению, что супруги сильно рассорились. По всему видно, директриса сама не своя ходит, бледная, нервная, очевидно, лжет, говоря, что муж заболел. Так всегда бывает, когда хотят скрыть неприглядную правду. Впрочем, все это очень прискорбно, и если действительно так случилось, то все искренне будут жалеть обоих. Уж больно хорошая пара. Как они любили друг друга! Приятно было посмотреть. Но все же они не ровня. Нет, дело не в разнице возрастов. Все куплено и обустроено на ее деньги. Опекун и зять Аполонии жестко контролировал все расходы пансиона, боясь, чтобы не обобрали его родственницу. Он возглавил Попечительский совет и поначалу, пока был жив, без конца совал свой нос в дела пансиона. А теперь приезжает его вдова, сестра директрисы. Тоже, видать, поглядеть, что и как. Девочку сюда свою определила, чтобы был повод почаще появляться. Вот, видимо, все это и допекло Андрея Викторовича. Ведь он такой ранимый, самолюбивый. Так думали многие в пансионе. Осип Осипович не соглашался с общим мнением. Андрея Викторовича он очень ценил и уважал, считал, что тот не способен на неблаговидный поступок: он никогда не бросил бы пансионат на произвол судьбы и никогда не оставил бы свою жену.
