Оксана Семык - Капкан на охотника
К письму приложена ещё одна фотография. На этот раз Вениамин снят уже без кошки, но опять в симпатичном свитере, другого цвета и фасона. Интересно, кто ему эти свитера вяжет? Мать? Сестра?
Вкладываю всё своё обаяние в ответное письмо и тоже задаю своему электронному принцу несколько вопросов: о его семье, его хобби и увлечениях, как зовут его кошку, и так далее.
Интересно, как долго мы будем вот так переписываться? Скоро ли он созреет для того, чтобы пригласить меня на первое свидание?
Почему-то больше никто мне не пишет. Неужели во всём интернете нашёлся всего один-единственный мужчина, чей взгляд я сумела привлечь? Где же обещанные «мешки писем»?
Впрочем, мне и нужен-то всего один муж, так что если у нас с Вениамином всё сложится серьёзно, то ситуация меня вполне устраивает.
Уже ближе к обеду в моём кабинете раздаётся звонок от следователя Гуляева. Немного удивлённая, я отвечаю на его приветствие.
— Татьяна Владимировна, мы могли бы встретиться сегодня в обед в том же самом кафе, где мы с вами разговаривали в прошлый раз? — спрашивает Гуляев.
Разве поспоришь с представителем закона? Разумеется, я соглашаюсь.
Через час я опять имею счастье созерцать рыжую шевелюру и карие глазки-буравчики капитана Гуляева.
— Татьяна Владимировна, — сразу переходит к делу следователь. — С какой целью вы заходили в прошлую субботу в квартиру, где жила Агата Полежаева?
Ого! Не спрашивает, была ли я там, а знает, что точно была. Вот это я называю «есть свой хлеб недаром»! Уже в курсе. Интересно, откуда? Наверное, старушку Ираиду Сергеевну пытал. А раз так, то врать нет смысла. Надо просто из двух целей, которые я преследовала, выбрать более безобидную, что я и делаю:
— Я приходила забрать себе кошку Агаты, — уж это-то точно совпадёт с показаниями бабуси.
Но Гуляев не так-то прост:
— Забрать кошку — и всё? А для чего вы стремились попасть в её комнату?
Ай-яй-яй! Видать, одинокая бабушка Ираида рассказала следователю больше, чем мне хотелось бы.
— Ну, я хотела забрать кое-какие свои книги и кассеты, которые я одалживала Агате, — тут уж мне точно надо придерживаться той же версии, которую я задвинула старушке.
— Назовите конкретно, какие книги и какие кассеты, — не давая мне опомниться, нажимает Гуляев.
Тут я теряюсь, потому что вдохновенно врать я не мастак, а тем более вот так, с ходу, без подготовки.
— Ну, называйте же, — настаивает следователь, чувствуя моё замешательство. — Не можете? А я скажу вам, почему. Потому что вы не одалживали Агате никаких книг.
Глазки Анатолия Петровича буквально ввинчиваются в мои глаза, не давая отвести взгляд в сторону. В голосе звучит металл. Вот тебе и простецкая внешность. Колет меня по всем правилам следовательского искусства. Вопросы сыпятся, не давая мне опомниться:
— Вы хотели попасть в её комнату совсем с другой целью. Какой? Зачем вы расспрашивали соседку Агаты об обстоятельствах смерти вашей подруги? Почему вы этим так интересуетесь?
Под таким энергичным напором я не выдерживаю:
— Хорошо, я расскажу вам всё честно, только не надо обращаться со мной как с преступником. Я хотела попасть в комнату Агаты, чтобы посмотреть, не оставил ли убийца ещё каких-то улик.
От въедливого внимания следователя не ускользнуло это маленькое слово «ещё».
— А что, перед этим вы уже обнаружили какие-то улики?
Вот он, мой час торжества!
— Да, обнаружила, — и я рассказываю Гуляеву про загадочную записку на холодильнике, про подобную улику в деле Берсеньевой, про пять других похожих преступлений.
Слушая меня, Анатолий Петрович делает какие-то пометки в своём блокнотике, задаёт уточняющие вопросы.
Записку со словом «Завтра», которую я так и таскаю до сих пор с собой, он у меня забирает, внимательно рассматривает и тут же прячет её в свой блокнот.
— Вы спрашиваете, почему я так интересуюсь всем, что связано со смертью моей подруги? Дело в том, что мне не даёт покоя смерть Агаты. Мне кажется, это я виновата в том, что с ней случилось, что всё началось с того звонка по объявлению, которое показала ей я.
— А почему вы решили, что объявление о знакомствах связано со смертью Полежаевой?
Ну не буду же я рассказывать ему о своём визите к Бармину и о том, что я разместила своё объявление. Уж в моей личной жизни я никому копаться не дам!
— Я не знаю, — объясняю я, — мне просто так кажется, что гибель Агаты имеет какое-то отношение к тому злосчастному клочку бумаги, сорванному мной на остановке. Можете называть это интуицией, если хотите, ведь прямых доказательств, всё равно, нет. Я до сих пор не могу сказать точно, размещала ли Агата свои данные в интернете. Но, может быть, я смогу ещё это выяснить.
Анатолий Петрович наклоняется ко мне через стол и сердито говорит:
— Зачем вы лезете в это дело? Если у вас есть комплекс вины перед убитой, сидите, лелейте его дома, а лучше вообще перестаньте считать себя виноватой. Не пытайтесь сами вести расследование. Подобные попытки, Татьяна Владимировна, могут закончиться ещё одним трупом. Вашим трупом, между прочим. Такие случаи уже были в моей практике.
Я встаю на защиту своего достоинства:
— Но ведь это я заметила то, что не заметили вы и ваши коллеги: записку убийцы! Если бы не я, этот факт так и остался бы вам неизвестен!
— Да, но что вы сделали, обнаружив этот факт? — ставит меня на место следователь. — Вы украли улику с места преступления вместо того, чтобы позвонить мне и рассказать о вновь открывшихся обстоятельствах. Ведь я оставлял вам свои телефоны. Вот что, Татьяна Владимировна, хватит воображать себя Шерлоком Холмсом! Если вы ещё раз попытаетесь вмешаться в ход следствия подобным образом, то есть, похищая улики и допрашивая свидетелей, я применю к вам соответствующие меры воздействия. Вы меня поняли?
Возражать в этой ситуации глупо, и я покорно киваю, уныло глядя в окно.
— Всего хорошего, — произносит Гуляев, вставая из-за стола.
— Всего хорошего, — бесцветным тоном отвечаю я, по-прежнему не отводя взгляда от окна.
Глава 21
Наверное, с самого детства одной из самых негативных черт моего характера было упрямство, проявляющееся как реакция на слово «нельзя».
«Нельзя ходить по лужам!» — говорила мне мама, и, стоило ей на мгновение отвернуться, как я тут же забиралась по колено в грязную воду. «Нельзя грызть сосульки!» Мне самой бы, может, это и в голову бы не пришло, но раз сказано «нельзя», значит, обязательно надо сделать наоборот. «Нельзя рисовать на обоях!» — и в альбоме рисовать уже становилось совершенно неинтересно.
