Татьяна Устинова - Седьмое небо
На сегодняшний вечер у Тимофея Ильича были совершенно определенные планы, а он торчит в офисе, читает бумаги, выпил уже литра три кофе, а дело — ни с места, и ему было до смерти жаль потерянного вечера. Еще год назад никто и ничто не могли оторвать Тимофея Ильича от созидательного труда на благо родной империи, но с некоторых пор все изменилось. С некоторых пор он — смешно сказать! — стал строго дозировать время, отведенное на работу, чтобы иметь возможность бывать по вечерам дома. На империи эта дозировка никак не отразилась, зато отразилась на подчиненных. Теперь за десять часов необходимо было сделать то, что раньше можно было сделать за четырнадцать, ибо, ограничив время, Тимофей Ильич “норму выработки” ограничивать не собирался. Подчиненные некоторое время от души судачили в курилках и рвали волосы на головах, но тем не менее никто не уволился. Кроме внезапно впавшего в безумие директора завода Долголенко, никто и никогда не решался открыто выступить против Тимофея Ильича.
Он мог закручивать гайки сколько угодно. От него не уходили, его не сдавали прессе, против него не вели внутренних подковерных игр. Это было слишком опасно. Победить его было нельзя.
Тимофей Кольцов, год назад воссевший на губернаторский престол родной Калининградской волости, знал, что создание рая в одном, отдельно взятом анклаве вряд ли под силу даже ему. Поэтому он решил, что никакой рай создавать не будет. Он просто заставит всех — чиновников, администраторов, начальников, подчиненных, рабочих, фермеров, независимых хуторян, моряков, рыбаков, военных, гражданских, молодых и старых, студентов, омоновцев, азербайджанцев с рынка — работать на себя.
Он был умен тем особенным мужицким умом, который в сочетании с дьявольской хитростью и чудовищным, слоновьим упорством создал ему репутацию экономического гения.
Его заводы работали день и ночь, не останавливаясь и не реагируя на кризисы, как заколдованные. Его банки исправно выплачивали денежные вклады и ни от каких штормов почему-то не тонули. Он платил совершенно невероятные зарплаты всем, начиная от цеховой уборщицы и кончая первым замом, и безжалостно уничтожал тех, кто начинал у него воровать. Он прокладывал себе дорогу, как танк в джунглях. Он просто пер вперед так, что ни остановить, ни даже задержать его было невозможно. Убийственное волчье чутье позволяло ему реагировать на любое изменение в самых высоких сферах и подстраховываться еще до того, как эти изменения происходили и начинали ему мешать.
Все премьеры, сколько их ни было, поддерживали Тимофея Ильича Кольцова, и Тимофей Ильич получал самые выгодные государственные заказы.
Министр МЧС, молодой, умный, деловой мужик, которого уважали и хвалили в народе, вместе с Кольцовым построил в Калининградской области три базы, где постоянно тренировались российские и иностранные спасатели, а в область светлым ручейком текли денежки, потому как тренировки эти стоили недешево.
Тимофей Ильич, вместо того чтобы перевести денежки на личный счет в Швейцарии, починил старые, еще немецкие дороги и договорился с литовской таможней о беспрепятственном пропуске грузов. Поднатужившись, он купил остатки рыболовной флотилии, рыбаков вернул на работу, а рыбу повез в Литву, которая, занимаясь исключительно важным государственным делом обучения русских стариков своему национальному языку, рыбу ловить перестала. За рыбу тоже платили валютой, которую Тимофей Ильич употребил частично на взятки, а частично на ремонт древней кондитерской фабрики, рассудив, что в непосредственной близости от границы конфеты делать дешевле — какао-то все равно только морем идет! — чем возить их из Москвы через все кордоны и таможни.
Раздав взятки, Кольцов получил разрешение на строительство завода, собирающего японские автомобили. Ушлые и проворные японцы, как саранча налетевшие в область после того, как решение было принято, возвели завод за четыре месяца, в порт непрерывной вереницей потянулись сухогрузы с комплектующими, а в отдел кадров — заявления о приеме на работу, хотя всем было хорошо известно, что за один-единственный прогул, не говоря о пьянке, с кольцовских заводов увольняют и обратно не принимают никогда.
Никому и ничего не прощающий, жестокий, упорный и требовательный до одержимости, Тимофей Ильич за год губернаторства добился того, что люди стали относиться к нему с прямо-таки восторженным обожанием.
Ему прощали все, что не простили бы никому другому, — громадный особняк на берегу моря с собственным подъемником и пирсом, самолет, многочисленную охрану и даже то, что он женат в третий раз.
Им гордились, ему пытались подражать, его боялись и уважали.
Он смотрел на шевеление вокруг себя как будто сверху, забавляясь и тем не менее контролируя любую тень, мелькнувшую в поле его зрения. Ему нравилось устраивать жизнь так, чтобы все работало только и исключительно на него. В нем вовсе не было благородства, и он не собирался возрождать былое промышленное могущество отечества, и, не собираясь, все-таки его возрождал.
Ему нравилось, что он может то, чего не может никто. Ему нравилось угадывать — вот сейчас грянет гром, приналяжет ветер, разразится шторм и половина конкурентов потонет, а он останется. Деньги ради денег его не волновали. Он мог заработать их сколько угодно, но, выкачанные из нефтяной трубы, они были ему… неинтересны. Он предпочитал делать их более основательно.
Поначалу это был своего рода спорт.
Он должен был доказать окружающему его враждебному миру, что он все может. Он должен был доказать себе, что ад, который он видел своими глазами и в котором жил, все же не убил его.
Тимофей Кольцов вырос в детдоме, следовательно, знал, что такое настоящая жизнь, с самого детства. Он ежесекундно боролся за существование — и остался жив. Он остался жив даже в грязном подвале у Михалыча, которому восьмилетнего Тимофея продали алкаши-родители и который снимал кино, как насилуют и убивают таких, как Тимофей, — маленьких и никому не нужных. Братика убили, а сестренка умерла еще раньше, Тимофей так потом и не смог вспомнить их имен. В детдоме он долго не говорил и не спал — сидел, накрывшись с головой одеялом, и отчаянно вырывался, и дрался, и выл, и кусался, когда его пытались уложить. Он был уверен, что его убьют сразу же, как только он закроет глаза. Или отдадут обратно Михалычу.
Дьявол навещал его почти каждую ночь в течение тридцати лет. Дьявол, с гадкой улыбкой напоминавший ему о том, кто он на самом деле. Дьявол, скаливший зубы и поджидавший малейшей оплошности, чтобы схватить Тимофея и утащить в преисподнюю.
Но Тимофей не давался. Он уже побывал там однажды и знал о ней все. Способ борьбы с дьяволом был только один — работа.
