Татьяна Устинова - Мой генерал
— Что?
Тут и Марине внезапно тоже показалось. Вернее, нет, не показалось. Она своими собственными глазами — так пишут только в романах, ибо в жизни ничего нельзя увидеть чужими, — вдруг увидела, как Элеонора перепугалась. Зрачки стали поперек, рот, наоборот, округлился и произнес «ой», и даже в последний момент она поймала себя за руку, чтобы не зажать его рукой.
— Так что именно показалось?
— Ах, да ничего особенного, я вовсе и забыла что! — громко и чрезвычайно фальшиво воскликнула Элеонора. — Вы знаете, Елена Малышева в программе «Здоровье» говорила, что есть верное средство для профилактики забывчивости. В нашем с вами возрасте, Мариночка, это очень важно. Но я не помню, какое именно. Тоже позабыла, представляете?!
Марина смотрела на нее во все глаза.
— Ну вот мы и пришли. Я побегу, Оленька наверняка уже встала, может, покушает малинки! До завтрака, Мариночка, желаю вам хорошо поплавать!
И бросилась прочь, держа на отлете корзиночку, и спина у нее выражала растерянность, и свежие кудри удивленно тряслись, как будто она недоумевала, почему так глупо выдала врагу важную тайну.
Марина проводила ее глазами и потащилась в бассейн.
Она всегда делала то, чего от нее ожидали.
В отпуске обязательно нужна шляпа — и Марина напяливала шляпу. У девочки должны быть косы — и косы были до восемнадцати лет. Девушка должна быть скромной и серьезной — девушка была скромной и серьезной. Нужно хорошо учиться и держаться с достоинством — в школе дали медаль, как породистому пуделю, в университете красный диплом, а достоинство было таким достойным, что никому и в голову не приходило пригласить ее, скажем, в кино. Настоящий ученый — это скромный труженик, и Марина скромно трудилась день и ночь и стала профессоршей.
Вечно холодная, длинная, как трамвайный вагон, комнатка с окошком с видом на тополь и на стену соседнего дома, девичья постелька — спать только на жестком, для осанки, накрываться только тоненьким одеяльцем, для самодисциплины, — старый тугодум компьютер, книги до потолка, любимая кружка и лысый от времени плед.
Однажды мать нашла у нее в ящике губную помаду. Был скандал с отречением от дома и угрозой самоубийства. Марина помаду выбросила и больше никогда не покупала. Ей тогда было тридцать два года.
Только бы теперь они — мать и бабушка — не узнали, в какую историю вляпалась их девочка! Узнают — не переживут.
Впрочем, подумала Марина, сидя на бортике и философски болтая ногой в теплой воде, и истории-то никакой нет. Только все хочется, чтоб была. И полицейский капитан в выцветших и потертых джинсах, кажется, только-только замаячил на горизонте. Правда, на нем не было вовсе никаких джинсов, а накануне вечером она была уверена, что, в сущности, он просто придурок, но сегодняшнее посещение теннисного корта заставило ее по-другому взглянуть на него.
Все-таки мужчина, похожий на скульптуру эпохи Возрождения, да еще с ракеткой в руке, да еще в кепке козырьком назад, выгодно и безусловно отличается от мужчины в гавайской рубахе и пестроцветных спортивных штанах!
Господи, о чем она думает, болтая ногой в теплой воде?! Самый умный из всех известных ей мужчин, Эдик Акулевич, похож на гриб-опенок. Шейка тоненькая, голова огромная, спина колесом, ножки тоже почти колесом. Зато гений, будущий Нобелевский лауреат, надежда отечественной науки. И маме всегда нравился, и бабушка всегда одобряла… Федора Тучкова Четвертого ни одна из них не одобрила бы!
В бассейне почти никого не было. Ранние пташки уже потянулись на завтрак, а поздние пташки еще не просыпались. В отдалении плавал какой-то незнакомый молодой мужик зверского вида, вода летела от него в разные стороны, и тетенька в целлофановом сооружении на голове то и дело шарахалась от пловца и смотрела неодобрительно, но замечаний не делала, видно, опасалась, что самой не поздоровится. В дальнем конце бассейного «зала» ровно и мощно гудел противоток, любимое Маринино развлечение. Раз уж притащилась — почти против собственной воли! — сейчас поплывет, уцепится за решетку и станет болтаться в бурлящей пузырьками теплой воде — красота!
Над головой мелькнуло что-то большое и темное. Марина втянула голову в плечи, воздух как будто дернулся, раздался громкий всплеск, вода широко плеснулась за край.
Какой-то полоумный прыгнул с разбегу, поняла Марина. Хорошо хоть на голову ей не приземлился!
Полоумный вынырнул на середине бассейна, размашисто поплыл, нырнул, снова вынырнул и оказался Федором Федоровичем Тучковым Четвертым.
Ну, конечно. И как это она сразу не догадалась?
Сейчас выдаст что-нибудь про то, что «вода чудесная».
— Почему вы не плаваете, Марина? Вода сегодня отличная!
Марина вздохнула и стала сползать с бортика в «отличную воду».
— Вы уже… наигрались?
— После обеда еще пойду. Может быть, вы тоже… хотите?
— Я не играю, Федор, — строго сказала Марина. Не хватало еще ей затесаться в очередь из потенциальных учеников следом за Геннадием Ивановичем, Оленькой и ее мамашей!
— Я бы вас научил, — сказал он задумчиво и ладонью вытер с лица воду, — у вас все получилось бы.
— Откуда вы знаете?
Он понятия не имел, получилось бы у нее или нет, и все эти заходы «про теннис» были просто заходами, потому что она вдруг понравилась ему, хоть он ничего и не планировал и теперь осторожно нащупывал почву, как именно подобраться к ней поближе, но об этом говорить нельзя. Поэтому он просто пожал плечами, хотел сказать, что у нее длинные ноги, потом решил и этого не говорить и отделался тем, что у нее «спортивный вид». Она посмотрела подозрительно, но ничего не сказала, окунулась в воду и неуверенно поплыла, как будто плохо держалась на воде. Длинные ровные ноги в голубой толще казались совсем уж длинными и ровными. Федор посмотрел-посмотрел, а потом решительно уплыл вперед.
— Как ваше колено? — спросил он, когда Марина добралась до бортика.
— Спасибо, хорошо. — По правде говоря, про колено она даже не вспомнила.
— Почему вы его не заклеили пластырем?
Марина посмотрела на свою ногу. Пластыря не было.
«Почему я ее не заклеила? Надо было заклеить. Я же ему пообещала. Я всегда делаю то, чего от меня хотят. То, что обещаю. Я никогда не делаю того, чего бы мне хотелось».
Федор Тучков удивился. Вид у нее был странный.
— Я просто забыла, — быстро сказала она, как будто извиняясь, и поболтала ногой в воде. — Я так хотела спать, что забыла его наклеить. Я… наклею. Правда. После завтрака.
— Да, может, шут с ней, — осторожно проговорил он, — если не болит, зачем ее заклеивать?
