Галина Зарудная - Яд иллюзий
Домой я прибежала мокрая, взволнованная, измученная. Вымылась под горячим душем и упала мертвым грузом на диван, поджимаясь и плотно кутаясь в плед. С трудом нашла силы, чтобы допить горячий терпкий чай, который заварила в три раза крепче, чем обычно.
Одиночество…
Я обожала до умопомрачения свое независимое, бесшабашное одиночество.
Ныряла в него, как в парное молоко, или, как в теплый воздушный поток, парила свободной ласточкой, радуясь и дурачась на лету…
Если хотите – назовите меня эгоисткой.
Назовите еще хуже – зацикленной эгоисткой.
Но в том одиночестве не было ничего и никого, в том числе – меня самой.
* * *Кроме длинных часов переводов, я много времени посвящала чтению. Вдохновлено сливалась с другими жизнями, эпохами; отдавала всю себя общению с совершенно необыкновенными людьми – из давно минувших лет. Мы мило беседовали с ними, делились опытом, впечатлениями, советами, вместе плакали и смеялись.
Мне нравилось проживать чью-то жизнь – на выбор.
Главное, чтобы это не была Анна Гром.
Общение с людьми я заменила на дружбу с книжными персонажами.
Скажете: променяла живых людей на иллюзии?
Именно так, дамы и господа!
Но среди живых существ в тот момент – не нашлось бы им равных, поверьте.
Фальшивые маски сострадания, вгоняющие только глубже в унылость, бестолковые, бесплодные советы, лицемерное попечительство в угоду собственного самолюбия; хула светлым надеждам и зеленый свет беспринципности. Все это подвластно только живому, изменчивому уму, состоящему в плену надуманных, искаженных идеалов, влекущих нередко к краху совести и души…
И совсем иная ценность скрывается в старых пыльных томах.
Откровенность!
Горе, трижды горе тому, кто не увидел в книге ее животворящую, тонкую, многогранную душу!
Всю силу ее бескорыстия, искренности, понимания!
Свет, сияние которого не дано увидеть слепому уму!
Но как только проблеск таинственного луча озарит твою душу, то никогда уже не покинет тебя могучее «светило». Никогда ты не будешь одинок.
Разольется бальзамом на раненное сердце, утешит, как может лишь редкий товарищ. И главное – сколько бы ты его не пил – никогда не увидишь дна!
Одиночество… путь к забвению.
И все же мое одиночество в отдельных случаях очень многим отличалось от привычного, смиренного.
Как в тот день.
* * *Дрожа под пледом всем телом, как в гриппозной лихорадке, я стала прислушиваться к тишине… и она пугала меня!
Настораживал каждый шорох за стенной перегородкой.
Укрывшись с головой, и даже зажмурив глаза… я все равно видела перед глазами лицо с фотографии!
Четкий овал, взгляд, каждая черточка – все равно что заученные наизусть. От чего это лицо кажется мне таким знакомым?
Иногда встречаются лица, резко выпадающие из общей вереницы лиц.
Достаточно поймать такое лицо мимолетно, и оно уже прочно и надолго засело в памяти, не ясно для чего и с какой целью. Долго можно потом примеривать его к именам своих старых знакомых, не находя ни одного верного варианта. В конце концов, разозлиться, приписывать лицу злонамеренность, дурное влияние, колдовскую силу, фатум. Либо объясняя все кармической памятью.
Никто в действительности не знает, в чем загадка таких лиц. Их владельцы не всегда оказываются незаурядными натурами.
Но, может, в тот момент мы просо видим там что-то свое…
Что такого узрела я в лице Мирославы Липки, еще не скоро предстояло отгадать. Однако рядом с ним я отчетливо ощущала накопившийся в моей душе вакуум.
Последние два года я была скорее призраком, нежели человеком.
В силу неизменных биологических рефлексов, я дышала, думала, эмоционировала. Но, если сравнить мое состояние с компьютерной программой – в меня внедрился особенный вирус, который хоть и не сгрыз все до основания, но восстановить всю утраченную информацию вряд ли теперь удастся.
И в такие непозволительные для себя моменты я слишком остро понимала, что жизнь моя похожа на пустой сон, без сновидений. Я жила в криогенной камере. А в это время мир вокруг меня уверенно преображался, чередуя свои законы жестокости и выживания.
В том мире находилась Мирослава Липка – одаренная девочка со сложной и загадочной судьбой.
И в совершенно другой параллели – я – сомнамбула и затворница.
* * *И вот он – определенно новый, страшный лик одиночества – в утонувшей в молчании гостиной; засветивший негативы моего блаженного, уединенного покоя, явивший химеру сумрачной тишины – пустую, беспомощную, полную холода и страха, сквозь которую в последней надежде стучался дождь!
И, казалось, сама смерть притаилась за ликом того одиночества…
* * *Мне снился сон, что я дикий лесной зверь – злой и кровожадный оборотень.
Я быстро перебирала мощными мохнатыми лапами, развивая сумасшедшую скорость, от чего лесная тропа, по которой я мчалась во весь опор, сливалась в длинную рябящую полосу.
Цепляясь и ломая собою ветки, затаптывая прекрасные цветы и траву, я ловко лавировала меж деревьев, уверенно направляясь к своей цели.
Я чувствовала жуткий голод – страшный волчий голод, который сверлил утробу, как свирепая язва, доставляя все больше мук и звериной ярости. Клыки стучали при беге, по ним густой струей тянулась пенистая слюна, брызгая от резких движений. Магнитные волны, огромная сила притяжения влекла меня…
И вот, наконец, я у цели.
Среди густых развесов старых деревьев неожиданно вырос сарай, словно склеенный из картона. Я остановилась перед ним, тяжело дыша широкой грудью, жадно глотая слюнную жвачку, намеренно не спеша рассматривая сарай, заглядывая в окна, изучая тонкую деревянную дверь, улавливая и поглощая большими влажными ноздрями зовущий сладкий запах.
Рыскаю вокруг, нагнетая свою ярость, возбуждая аппетит, доводя себя до крайности, до невыносимой боли. И наслаждаюсь напряженной тишиной, затаенной там, за дверью…
И только через какое-то время, отойдя от сарая чуть поодаль, прячусь в кустах и наконец даю себе решительную команду ВПЕРЕД! – и с треском, с одержимостью врываюсь в середину, снося двери лбом.
Гигантские крысы размером с поросят разметаются в стороны, издавая непереносимый, высокочастотный визг, от чего я вскакиваю на дыбы от неконтролируемого бешенства, хватаю крыс клыками, раздираю извивающиеся тела на куски, чувствуя хруст костей, рвущуюся плоть и лопающуюся шкуру; ощущаю вкус крови – горячей и густой, вливающуюся в пасть, стекающей обильной струей по лохматой морде.
