Екатерина Гринева - Герой-любовник, или Один запретный вечер
Я вдруг подумала, что я никогда не знала Эву. Такую Эву. Она уехала в восемнадцать лет, и я толком не успела узнать ее, повзрослевшую. Она для меня осталась девчонкой, с которой мы вместе гонялись на велосипедах и прятались от грозы под одним одеялом. А эту Эву, взрослую женщину, со своими мыслями, мечтами, рассуждениями о жизни я не знала. Так получилось. Так сложилось. И винить в этом некого.
Вдохновенное выражение на лице Эвы быстро исчезло, словно закрыли внезапно распахнувшуюся форточку, куда ворвался шальной весенний ветер, перевернувший все вверх тормашками.
Мы смотрели друг на друга. Эва вздрогнула.
– Извини.
– Ты будешь суп? – с некоторой досадой сказала я. Мне было жаль, что минута откровения между нами так быстро закончилась.
– А что тут есть? – Эва смотрела мимо меня.
– Сейчас спрошу.
Я подошла к стойке.
– Глафира Петровна! Что у вас есть на сегодня?
Полная женщина с ярко-рыжими волосами налегла грудью на прилавок.
– Солянка есть, борщок, супчик молочный.
– Солянка, – подала голос Эва.
– Супчик молочный. Дама в положении.
Эва надула губы.
– Ты меня терроризируешь.
– Ради Машки.
– А меня ты спросила?
– Машка важнее.
Белый рисовый супчик стоял перед Эвой, а она с сомнением смотрела в тарелку.
– Это съедобно?
– Тише! Тетю Глашу обидишь.
Через пару минут Эва уплетала суп за обе щеки.
– Добавки можно?
– Сколько угодно.
Съев еще две тарелки супчика, Эва постучала пальцами по столу.
– А где пирожки?
– Сей момент.
– И чай.
– И чай.
Себе я взяла только пирожки и кофе. После обеда мы вышли на улицу.
– Эва! Где твоя бабка живет?
– На другом конце города.
– Пойдем возьмем твои вещи и подумаем, что делать дальше. Ты бабке заплатила?
– За неделю вперед. Такая настырная – хотела вообще за месяц. А у самой мыши в доме и никаких удобств.
– Разберемся. И с мышами и с удобствами.
– В каком смысле?
– В прямом. Что-нибудь тебе организуем.
Я не знала, что я могла организовать, но мне надо было задать Эве один-единственный вопрос. Но только после того, как мы побываем у бабки.
До ее дома мы шли медленно. Эва часто останавливалась и тяжело дышала. Русые волосы падали на лоб, она поправляли их; от четкого стильного каре мало что уже осталось. Голову бы ей помыть, и вообще помыться. Машка грязная…
– Как бабку зовут?
– А бог его знает, – откликнулась Эва. – Наталья Никандровна или Демьяновна. Я все время путаюсь.
Дом Натальи Никандровны-Демьяновны был низким, покосившимся на один бок; наличники облупились, и калитка тоже нуждалась в свежей покраске.
– Этот?
– Этот, – кивнула Эва.
– Как тебя сюда занесло?
– Лишь бы подальше… – тихо сказала она.
– Понимаю. Так и будем стоять и любоваться на дом?
Эва толкнула калитку.
– Наталья Демьяновна?
– И чего орешь, милая, – раздалось откуда-то из глубин дома. – Ща выйду. Подожди. Ща.
Бабка выкатилась на крыльцо и подозрительно осмотрела нас своими маленькими глазками, похожими на поблекшие стеклянные бусинки. Мы сказали, что пришли за вещами, и она поджала губы.
– Не устраивает чо? Или как?
Она с сожалением смотрела на Эву; понятное дело – лишиться постоялицы и прибавки к пенсии было жалко. Она что-то кряхтела про дорогую жизнь и алкоголика-сына, который не помогает ей, а напротив, тянет последние деньги… Эва немного подумала и сунула ей в руку пятьсот рублей. Бабка проворно убрала деньги в карман темно-синего платья и поправила платок на голове.
– Если шо, милая, заходи, я всегда дома. Надумаешь остаться – милости просим.
– Хорошо, хорошо, – быстро сказала Эва. Ей уже хотелось поскорее избавиться от бабки и ее липкого, как подтаявший сахар, внимания. Мы прошли в комнату, в которой жила Эва – железная панцирная кровать, застланная лоскутным покрывалом, с горкой подушек – мал-мала меньше, колченогий деревянный стол у окна, полированный шкаф и иконостас в углу.
Я взяла Эвину сумку – темно-зеленую с красным логотипом на боку – и мы вышли на крыльцо. Бабка проводила нас до калитки, прибавила, что она «завсегда рада» и зашагали вдоль улицы, в молчании.
– К тебе нельзя, – сказала Эва. – Я не пойду.
– Это я знаю и без тебя.
– Тогда – куда?
– Куда-нибудь, – неожиданно разозлилась я. – Например, обратно в Париж.
– Почему ты злишься?
– Потому. – Я остановилась. – Ты скрываешь от меня важную информацию и хочешь, чтобы я тебе помогала.
– Что я скрываю?
– То, что ты приехала на день раньше. Где ты была все это время?
– Это – мое дело, – отрезала Эва.
– Твое? Ты знаешь, что у нас в окрестностях нашли труп француза – Марселя Донека. И что он, интересно, делал в нашем городе? Не странно ли, что внезапно у нас объявляются граждане свободной Франции – причем слетаются косяками. И куда? В наш город? Как будто бы то Канны или Ницца? Тебе нечего сказать по этому поводу?
– Нечего.
– Совсем?
– Совсем.
– Эва! Я никуда не пойду, – я поставила сумку на дорогу. – Если ты мне сейчас все не расскажешь. Как есть. Если ты в чем-то замешана, я должна знать это. Может быть, тебя втянули помимо твоей воли в сомнительные дела? И ты связана с каким-то криминалом?
Эва как-то вся сжалась и ее глаза стали еще больше.
– Ты говоришь чушь!
– Хотелось бы в это верить. Но я – не верю.
– Я и сама ничего не знаю, – устало сказала Эва. – Не знаю и не понимаю… Да, я приехала, действительно, пораньше. Но я просто заметала следы, чтобы не нашел Франсуа. Я боялась, что в мой телефон вмонтировано подслушивающее устройство или он каким-то образом выследил, как я покупала билет, и поэтому сдала его и приобрела новый. Я делала это как героиня шпионского боевика – со всеми мерами предосторожности – два раза меняла такси и постоянно оглядывалась: не следит ли кто за мной. А потом… я не хотела сразу сваливаться к тебе как снег на голову. Я хотела сходить на могилу родителей. Одна. Мне хотелось заново почувствовать и привыкнуть к городу, который когда-то был моим родным. Видишь ли… с годами я стала несколько сентиментальной. – Она замолчала.
– Продолжай!
– Я приехала и остановилась в гостинице.
– Какой?
– Это имеет значение?
– Не знаю. Может быть.
– «В Полонезе».
– И что?
– Я приехала туда под вечер. Только распаковалась. И стук в дверь. Я еще думала: открывать или нет. Открыла. На пороге стоит мужчина и спрашивает по-французски: не могу ли я уделить ему час времени.
– Как он выглядел?
Мы стояли посередине улицы.
– Подожди, давай хоть на скамейку сядем.
Мы уселись на скамейку без спинки, и Эва со страдальческим выражением лица вытянула ноги.
