Татьяна Устинова - Всегда говори «Всегда» – 4
Три дня…
Три дня Димка сидит в запертой квартире один. И никто не обратит внимания на его плач, потому что всем соседям известно – мамаша его алкашка, ребенок плачет почти постоянно.
Надя опустилась рядом с медсестрой на кушетку.
Таких, как она, лишают родительских прав. Стоит только кому-нибудь пожаловаться в опеку…
Или нет, вспомнила вдруг она. Димка не один, не заперт и не голодный.
С ним Ярослава!
Девчонка, перед которой она вывернула душу, которая ею восхищалась, а Дим Димыч нашел с ней общий язык!
– Кто меня привез? – воспрянув духом, спросила Надежда.
– «Скорая», – улыбнулась сестричка и погладила ее по руке. – Да вы не волнуйтесь, с вами дома свекровь ваша была, Ангелина Васильевна.
– Она мне не свекровь…
При чем здесь Ангелина? Как она оказалась рядом? Когда сознание помутилось, рядом Слава была… Гладила по голове, говорила хорошие, правильные слова…
– Не свекровь? – удивилась медсестра. – Странно. А врач сказал, такая хорошая женщина, волновалась за вас. Сказала, что сыночка вашего к себе заберет. Да вы сами ей позвоните!
– А Ярослава?!
– Я не знаю… Да вы позвоните, Наденька, и сами все узнайте!
Она помогла Наде подняться и повела в палату, приговаривая нежно, тихо и почти умоляюще:
– Пойдемте, пойдемте, Наденька. Позвоните сейчас родным, покушаете, Константин Андреевич вас посмотрит. Это врач ваш, очень хороший доктор, он вас почти с того света вытащил…
И кто говорит о непрофессионализме и черствости врачей? Заботой замучают, помереть не дадут… Надя, с благодарностью оперевшись на руку сестрички, шла в палату и думала только об одном – Димка накормлен, напоен и не заперт в квартире. Ангелина, конечно, баба недалекая, но пропасть ребенку не даст.
А Ярослава… Ветер в голове. Хотя она, наверное, Ангелину и позвала.
– Спасибо вам, – сказала в палате Надя сестричке.
– За что? – удивилась та.
– Ну… за все. В прошлый раз ко мне как к бомжихе, а сейчас… как к королеве английской.
– Просто как к человеку. Кстати… – Сестричка слегка замялась, словно не решаясь сказать. – Константин Андреевич подозревает, что кто-то вас отравил. Специально. Но анализы пока не пришли, – прошептала она и поспешно выскользнула за дверь, будто сболтнула что-то секретное.
– Отравили! – фыркнула Надя. – Да кому я нужна…
Она легла на кровать и подумала вдруг, что не прочь и поесть, и полечиться…
Лишь бы Грозовский, будь он живой, не подыскал ей замену – умную, красивую и равнодушную к алкоголю.
Очень захотелось позвонить Ольге, чтобы поделиться этими новыми мыслями, но телефона с собой не было…
– Каждый день поздравления приходят, – Ольга показала дяде Гене кипу поздравительных открыток и писем, адресованных Леониду Сергеевичу.
Дядя Гена потер красные от слез глаза, махнул рюмку водки, которую ему поднес Барышев, вытащил из кипы первое попавшееся письмо и срывающимся голосом сказал:
– Люди Лёне писали. Я ему почитаю.
Старенькие очки, которые он водрузил на нос, сделали его старше и беззащитнее. Даже не верилось, что всего час назад он был бравым и крепким воякой, собиравшимся выловить всю рыбу из речки.
– «Здравствуйте, уважаемый Леонид Сергеевич! – откашлявшись, торжественно начал читать дядя Гена. – Пишет вам с благодарностью ваша пациентка из седьмой палаты, Зинаида Терентьева. Я уже целый год живу – радуюсь каждому дню и вспоминаю вас. Побольше бы нам таких врачей! Поздравляю вас с семидесятилетием! Желаю вам счастья и долгих лет жизни!» И долгих лет жизни… – грустно повторил дядя Гена.
Он вдруг порывисто встал, снял со стены гитару и стал перебирать струны. Сергей ничего не понимал в бардовской музыке, не знал этих задушевных песен, но в памяти вдруг всплыли слова.
– Мы ехали шагом, мы мчались в боях и «Яблочко» песню держали в зубах. И песенку эту поныне хранит трава молодая, степной малахит[1]… – запел он, вернее, речитативом заговорил, потому что петь никогда не умел.
«Да ему медведь на ухо наступил!» – вспомнил он смеющийся голос отца.
Константин Андреевич подтвердил отравление клофелином, усиленное действием алкоголя.
– С того света вас вытащили, – повторил он слова, которые Надя уже не раз слышала.
Она не стала объяснять доктору, что таблеток, скорее всего, наглоталась сама… Стыдно было говорить человеку, который сутки дежурил возле нее, что не первый раз пытается покончить с собой. Пусть думает, что ее отравили. Тем более после второй попытки в психбольницу могут отправить.
– Недельку у нас еще полежите, – попросил Константин Андреевич и добавил: – Пожалуйста. А то как бы осложнения на сердце не случилось…
Надя пообещала ему полежать недельку. Она исправно пила все таблетки, терпела уколы и капельницы.
На пятый день ее пребывания в больнице соседка по палате – добродушная тетушка лет пятидесяти – радостно сообщила:
– Там к тебе пришли, Наденька…
Надя выбежала из палаты в полной уверенности, что приехала Ольга, поэтому, увидев на лавочке в скверике Ангелину, резко остановилась, не сумев скрыть разочарования.
Впрочем… что она может иметь против Ангелины Васильевны?
Надя села рядом с ней на скамейку и, не дожидаясь расспросов, рассказала ей события того дня – про драку, про Славу, про то, как хотела накормить Димку индейкой… Только про таблетки не рассказала.
– Никакой Ярославы там не было, – вздохнула Ангелина и протянула Наде пакет. – Вот, возьми, тут пирожки домашние. Специально вчера для тебя напекла… Димочку я сейчас, чтобы к тебе приехать, у Светланы Николаевны из сорок шестой оставила… Я думала у тебя прибраться, бутылки выбросить, но квартиру твою спасатели закрыли, так что ты потом сама…
– Да, да, я сама, – поспешно сказала Надя.
Не хватало еще, чтобы соседка разгребала ее бардак полуторагодовалой давности.
– Но ты не торопись, лечись. Димочка у меня поживет… Он меня бабушкой вчера назвал… – Голос у Ангелины задрожал, она достала платок из сумки и утерла выступившие слезы. – Ты, Надя, меня прости.
– За что?! – Надежда уставилась на нее во все глаза.
Представить себе Ангелину Васильевну, просящую у нее прощения, было немыслимо, невозможно, – но соседка сидела рядом, вытирала слезы и… просила.
– Сама знаешь, за что. И не води больше никого с улицы. Я всегда помогу. А тебя упрекала от обиды на сына и невестку. Прости, если сможешь.
Надя обняла ее и заплакала, уткнувшись в плечо. Она хотела сказать, что сама должна просить прощения у всех – у сына, у лучшей подруги, у соседей и лично у нее, Ангелины, – но не смогла, потому что слез оказалось слишком много, и это были другие слезы – не пьяные, от жалости к себе, а слезы благодарности.
