Стэн Харт - Зачарованный остров
Ей хотелось сейчас же переспать со Спринджером, но алкоголь и солнце расслабили ее. Двигаться не было желания, тем более куда-то идти.
Спринджер ничего не говорил и вообще едва ли ее слушал. Не похоже было, что он понимает ее слова, черт возьми. Он только поглядывал на Гейл своими темно-карими глазами. Гейл болтала обо всякой чепухе, которая его совершенно не интересовала. Она рассказывала о Нью-Йорке, где он не бывал, о рыбалке, чем он не увлекался. Гейл заговорила о сексе, тогда Спринджер заметил, что еще слишком молод, и ему надо многому учиться.
— Многому учиться! — передразнила его Гейл.
Она чувствовала, что он играет с ней. И она даже не знала, откуда он появился. Ей удалось только вытянуть из него, что какое-то время он жил в Чейзапик-бэй.
Спринджер по-прежнему нарочито и безразлично посматривал на нее и выпивал. Так она болтала, а он изредка прохаживался по берегу, затем они снова пили и загорали.
В четыре часа оба пошли искупаться. Она видела, как он смело заплывает все дальше в океан, борясь с волнами. Кто бы он ни был, он отлично плавал. Тощий, но очень сильный. Гейл, восхищаясь, наблюдала за ним. Когда Спринджер вышел на берег, она подала ему свое полотенце, и они решили возвращаться в ее домик. Спринджер ни о чем не спрашивал, он знал заранее, что она скажет и как поведет себя. В конце концов, и ее это устраивало.
Ее домик стоял в дюнах. Гравийная дорожка вела к овальной площадке, куда выходили окна жилой комнаты и кухни, так что Гейл могла прямо из своей комнаты любоваться океаном. Дом, сбитый из сосновых досок, возвышался на цементных тумбах, железные сваи уходили глубоко в песок. В стороне от дома находилась деревянная беседка, где Гейл могла отдыхать в тени, обдуваемая морским ветром.
В первые годы Гейл часто использовала эту беседку, устраивая ужины на свежем воздухе при свете керосиновой лампы, привлекавшей москитов с побережья. Так было сразу после ограбления, когда она пыталась начать новую жизнь. В то время она угощала друзей изысканными винами, а сама довольствовалась тоником или соками. Но отказ от алкоголя давался ей с большим трудом, даже когда Гарри Паркер был здесь и пил с ней только тоник.
У нее был восхитительный дом на очаровательном побережье, на расстоянии пешей прогулки жили ее друзья из Нью-Йорка, с которыми можно было повеселиться.
Теперь их не было, и все для нее изменилось. Как она сказала Паркеру, «отовсюду смердило». Ей нужно было напиться, и она стала пить снова, кричала, скандалила и в конце концов потеряла своих новых друзей, оставшись с одним Гарри, но и он вскоре перестал сюда приезжать.
Долгими зимними месяцами — с конца октября до начала весны — она боролась сама с собой и наконец смогла завязать. Гейл прекратила пить и, обратившись в общество анонимных алкоголиков, стала посещать их собрания. Она сильно похудела и на какое-то время смогла взять себя в руки.
За последнюю зиму и весну она написала пьесу об ограблении, и Гарри помогал в ее издании. Гейл ничего не понимала в сценарии, но была самоуверенна, каждый вечер смотрела телепостановки, изучая построение сцен и диалогов. Она знала литературного консультанта Блайдена Раскина, старого приятеля, с которым познакомилась в первое лето на острове. Гейл послала ему сценарий в надежде, что он по крайней мере не сразу выбросит его в корзину.
Раскин ответил, что пьеса ему понравилась, но «есть проблемы», обещал все же разослать ее своим театральным знакомым. Но желающих поставить ее пьесу не находилось.
Она назвала свое сочинение «Последняя вечеринка». Рукопись переходила из рук в руки, и в ожидании результата Гейл снова стала пить.
Был уже июнь, и Гейл знала, что так будет продолжаться все лето. «Ну и пусть, это не имеет никакого значения», — думала она.
Она слонялась по спальне в белом махровом халате с сигаретой в руке. Сейчас она подойдет к кровати, погасит сигарету и победно взглянет на Спринджера, лежащего в постели, тощего, с выпирающими ребрами, как жертва голода в передаче вечерних теленовостей. Гейл готова была грубо пошутить по поводу его худобы, но сдержалась. Просто ходила и курила.
Она всегда мерила шагами спальню, дулась и чувствовала раздражение после глубокого оргазма. Сексуальное удовлетворение рождало в ней агрессию: чем интенсивнее был секс, тем больше она раздражалась. Она стала испытывать такое с тех пор, как чуть не вышла замуж за одного рекламного агента из Гонолулу, который после оргазма всегда становился очень агрессивным, и в конце концов они разошлись.
Гейл была моложе его и очень ему доверяла. Она не смогла переносить его грубости, хотя, когда не было секса, они прекрасно проводили время. Но как только начинали заниматься любовью, отношения становились непереносимыми.
Но это было в Гонолулу в конце шестидесятых, теперь же, десять лет спустя, она сама стала такой, как ее прежний любовник. Как и многие другие, Гейл понимала, кто стремится сразу же убраться подальше от партнера по постели, что этим она только подстегивает свое половое влечение, огонь желания очень скоро вспыхнет снова.
Сейчас она смотрела на Спринджера и старалась сдержать себя, а он слегка улыбался, расставив ноги, между которыми покоилась все еще возбужденная плоть. Он приподнялся, осмотрел свой мощный «детородный инструмент» и остался доволен им. Через несколько секунд он снова сможет овладеть ею, несмотря на ее раздражение.
Но Гейл не хотела торопиться. Спринджер был рядом и некуда ему деться. Она трахнет его в любое время, когда захочет. Она смотрела на него, чувствуя, как влажнеет у нее между ног и учащается пульс.
Гейл погасила сигарету, подошла к Спринджеру, и он усадил ее на себя сверху. Ощущая в себе его эрекцию, она начала двигаться взад-вперед, а он поддержал ее ритм. Теперь они снова были одним целым.
Уже после того Спринджер сказал, что такое единение возникает, возможно, раз в жизни. Гейл было тридцать шесть, а ему — двадцать четыре. Как он сказал, все, что его интересовало, — это выпивка и секс.
— И тебя только это волнует, Гейл, — добавил он.
Гейл не стала спорить и согласилась. Было бы нелепо отрицать, ничто другое их не связывало.
Она сидела рядом с ним на ковре, обдуваемая через открытые двери морским ветерком. Светло-коричневые глаза Гейл приобрели зеленоватый оттенок, а пряди ее волос, выглядевшие всю зиму как серые крысиные хвосты, от солнца и соленой воды стали совсем светлыми. Она была одета только в лифчик от бикини и голубые шорты.
Гейл медленно, но много, пила, и все же ее речь пока была внятной, а глаза не покраснели. Она зажгла лампу, и свет бликами заиграл на ее голых ногах. Спринджер водил пальцами по ее спине вниз и вверх, трепал по волосам, пока они разговаривали.
