Лидия Ульянова - Убийство девушку не красит
Что ж, не видать Машке тарелочки с бегемотами, и водитель Гриша открывалки своей не получит.
Вот, собственно, и все…
Катя подняла руки, в беспокойстве начала медленно ощупывать голову. Боли пока не было, но она знала, что боль приходит не сразу. Так всегда бывает при шоке…
Голова была чужая, не ее голова – гладкая на ощупь, прохладная, она бугрилась и проминалась под пальцами и не заканчивалась там, где положено заканчиваться голове, а сразу плавно переходила в туловище… Голова и туловище как будто не чувствовали рук. Вот это было уже страшно.
Катя машинально продолжала ревизию собственного тела. Везде было гладко, бесформенно, бесчувственно и шуршало. Как в фильме ужасов…
Свет вспыхнул так же внезапно, как и исчез. Только руки добросовестно продолжали перебирать чужеродную субстанцию, тяжестью осевшую на них…
Катя елозила пальцами по чужой куртке, несколько секунд назад выпавшей из багажного ящика прямо ей на голову. Куртка была восхитительная – из гладкой, отличной выделки кожи. Она тонко пахла этой самой новой кожей, изысканным мужским парфюмом и чужим человеком. Пол под ногами был усеян теми самыми «штучками» – обычным содержимым обычных мужских карманов. Пассажиры в соседних креслах лениво открывали глаза на произведенный Катей шум, лениво улыбались ей дежурными понимающими улыбками и возвращались к своим снам и мыслям.
Краска вновь начала волной заливать лицо. Катерина чувствовала себя карманником, пойманным с поличным. Радовало лишь то, что это все же не взрыв и не налет…
Катя скосила глаза на соседнее кресло – мужик у окна даже не пошевелился. Стараясь действовать тихо и быстро, она принялась подбирать зажигалки, носовые платки, сигареты, жевательную резинку, монетки и рассовывать все обратно по карманам.
Конечно же, локтем она неловко задела свою сумочку – маленькую, вполне легальную для ручной клади, – и скинула ее с кресла, и теперь ее собственные «штучки» мгновенно перемешались со «штучками» соседа. Зачем-то Катя запихала в его карман свою губную помаду и долго бренчала, пытаясь выловить обратно.
Под руки попало нечто, не идентифицируемое на ощупь. Поднеся к глазам, она разглядела короткую ленточку «изделий, проверенных электроникой». Со злости захотелось скатать их в тугой комок и запустить прямо в лоб мирно сопящему паразиту.
Катерина засунула «патронташ» за ножку кресла, мстительно пробурчав:
– Подожди, будет тебе безопасный секс… Обломаешься!..
Наконец вещи были худо-бедно поделены и разложены по местам, багажный ящик захлопнут… Никаких сил не осталось на то, чтобы даже попытаться засунуть в него свою поклажу, и сумища была с трудом задвинута под кресло.
Повозившись немного и угнездив тело поудобнее в кресле, Катя вытянула ноги и обнаружила, что один приятный момент все же есть: второй сосед так и не появился, целых четырнадцать часов можно будет ощущать себя хозяйкой аж двух кресел сразу…
Ровно загудели двигатели, чуть завибрировал пол под ногами. Как будто просыпалось, урча, большое, сытое, хорошо прирученное животное. Просыпалось, чтобы выполнить привычную свою работу и перенести Катю из мира тепла и праздности, из теплой мягкой осени, больше похожей на лето, в холодную питерскую весну со слякотью и мокрым последним снегом, с привычными заботами и делами, с Бобом на диване у телевизора среди пледов и газет, со всем тем, что хоть порой и докучливо, но сердцу мило и дорого…
Фильм на салонном экране сменился на стандартный ролик с информацией о компании, маршруте, правилах пользования ремнями и спасательными жилетами. Ничего нового не показывали. Налетав сотни тысяч километров, Катя чувствовала себя великим теоретиком надевания спасательных жилетов, пригибания головы к коленям в экстремальных ситуациях, спуска на землю по желобам и надувным трапам и была твердо уверена, что именно ей, Екатерине Мироновой, тридцати восьми от роду лет, эти полумифические навыки никогда не пригодятся.
Загорелись таблички «No smoking!», «Fast bells!». Бортпроводницы походками манекенщиц прошли по салонам, помогая пристегнуть, убрать, закрепить. Самолет потихоньку выруливал на взлетную полосу.
Катя привычно пожалела о том, что с приходом телескопических трапов ушла из жизни большая часть романтики полетов. Не стало видно, как когда-то в детстве, самого самолета с его округлым брюшком и неправдоподобно большущими колесами шасси, трап не взмывал волшебной лестницей в небо, не попадались на глаза похожие на игрушечные тележки с чемоданами… Остался один сплошной узкий коридор – скучный, чистый и бездушный, – открывающийся прямо внутрь самолета. Как театр без вешалки – сразу зрительный зал.
Мысли скользили медленно и лениво, как сонные осенние мухи, тяжело переползая с одного на другое. Какая погода во Франкфурте и что из теплых вещей нужно будет достать, что еще пододеть к Питеру и какая там погода…
Мысли путались, глаза слипались, усталые плечи ныли…
Последней стала мысль о том, что почему-то у буржуев хороши не только дороги – шоссе, хайвэи, автобаны, но и взлетные полосы: самолет бежал аккуратно и мягко, набирая скорость.
И вот уже непонятно стало: еще бежим или уже летим?…
Летим!..
И сердце замерло, как обычно бывает на взлете. И уши стало закладывать понемногу.
Катя сглотнула, отпустило…
Ярко горящие в черноте ночи огни города стали уменьшаться, удаляться, сливаясь в единое световое пятно. Катя опустила спинку кресла, повернулась чуть набок, поджала гудящие ноги и провалилась в сон.
2
К тому, что поездка будет нелегкой, Катя была готова еще дома, в Питере, едва узнав, что заказчиком выступает собственной персоной «Савэкс», а «Савэкс» – это всегда неразбериха, форс-мажор, дурацкие сюрпризы и сплошная головная боль. Такие поездки Катя про себя называла геморройными.
Но «Савэкс» был памятью о трагически погибшем год назад Юрке Сараеве, а отказать Сараеву Катя не смогла бы. Ведь именно с легкой руки Сарая началась четыре года назад эта ее новая, интересная, самостоятельная жизнь…
Сарай, как ни в чем не бывало, появился у нее дома после нескольких лет глухого молчания. Просто позвонил в дверь привычным с детства условным звонком и прошел в квартиру, как и в детстве, не скинув ботинок.
Катю он застал далеко не в лучшем виде: еще за минуту до этого, поджав ноги в кресле, она ревмя ревела по причине абсолютного отсутствия денег и полной невозможности купить себе новые туфли, в то время как старые дырявыми подошвами взирали на грешный мир из помойного ведра.
О причине слез Катя по-партизански молчала. Ну как было рассказать о каких-то там туфлях человеку, распространявшему вокруг себя такой дивный аромат дорогого одеколона, выдержанного коньяка, отборного табака и зеленых денег. Еще не дай господь подумает, что она просит у него на туфли – и тогда все, конец дружбе… Дружбе, между прочим, проверенной средней школой от «а» до «я». Хотя сам-то ее друг, похоже, последние годы не шибко вспоминал о старой подруге.
