Людмила Толмачева - Снежное сердце
Ах, Алешка! До сих пор влюблен. Но ее не трогают липатовские признания. Его чувства не волновали и в юности.
Юность…
Дана поежилась, в который раз переживая события школьных дней, подаривших ей первую любовь – безответное, с привкусом горечи, сумасшедшее, незабываемое чувство.
В девятом классе, как это бывает, неожиданно и оттого весьма эффектно, под пристальными взорами учеников, к ним заявился новенький, Валерка Киселев, и с ходу покорил всех девчонок. Да что там девчонок! Молодые учительницы краснели и отводили взгляд, вызывая Киселева к доске. Анжелка, не долго думая, дала новенькому характеристику: помесь ангела, демона и снежного барса. На немой вопрос Даны подруга хмыкнула: «А сама не видишь? Кудри ангела, глаза барса и демоническая улыбка».
Наверное, с этого момента все и началось. На переменах Дана судорожно искала в толпе красивое Валеркино лицо, обрамленное пепельными кудрями, и всякий раз, встретившись с ним мимолетным взглядом, замирала, вспыхивала нежным румянцем, нервно дергала за руку Анжелку, бормоча что-то несвязное, глупое…
Увы! «Ангелоподобный демон» увлекся Москалевой, невзрачной зубрилой и отличницей. Правда, невзрачной ее видели только они с Анжелкой, так как Москалева не признавала косметику и повсюду ходила с лицом цвета замороженной трески. Но, если честно, у этой хладнокровной рыбы были явные преимущества – правильные черты на тонком бесстрастном лице и балетные ноги.
Но много ли стоят эти совершенства, если в глазах сквозит высокомерие, а улыбка, как редкое явление природы, больше удивляет, чем радует.
«Красота без щербинки все равно что небо без единого облачка – однообразна и утомительна», – высказался однажды Илья Васильевич, ее любимый учитель по основам мировой культуры. Дана соглашалась с ним, но в глубине души мечтала о невозможном – стать похожей на Москалеву. Подсознательно подражая сопернице, она даже пробовала изменить походку, но Анжелка заметила и высмеяла эти жалкие потуги.
Ну почему ей так не повезло? Колдунья-природа наградила ее носом матери, в то время как у отца был профиль римского легионера, причем чистокровного римлянина, а не какого-нибудь наемника из захолустья.
«Курносик», «Задира из Задорина» (родной город матери) и еще десяток милых кличек придумал отец для главной достопримечательности своей жены. Родители не скрывали любви, проявляя ее во всем, даже в ссорах. И ушли один за другим – сердце отца не вынесло вечной разлуки.
Вздернутый носик Даны, материнское наследие, часто был предметом шуток Олега. «И что я в тебе нашел? – спрашивал муж в постели, повернувшись набок и разглядывая ее лицо сквозь лукавый прищур голубых глаз. – Нос матрешки, глаза – горошки». Она воспринимала его слова как прелюдию любовной игры, впрочем, так оно и было, и все же в памяти копились мужнины оценки ее внешности, особенно те, что ранили, пусть и не больно, но все же…
Внезапно перед глазами предстал Париж. Тем промозглым январским вечером она случайно попала в небольшое кафе. Ее проводили к столику у колонны, накрытому клетчатой скатертью, и юноша-гарсон, типичный южанин с берегов Гаронны, склонился перед ней, предлагая карту вин. О том, что парень – с юга, красноречиво говорила его внешность: черные маслянистые кудри, забранные в пучок, горбоносый профиль, вычурная, словно у виньетки, линия чувственного рта и слегка выдвинутый вперед подбородок с мужественной ямкой посередине.
Нельзя столь открыто рассматривать мужчин, но она не могла оторваться. Таких красавцев она видела на картинах мастеров Ренессанса и не предполагала, что когда-нибудь один из них воплотится в официанта парижского бистро и будет прислуживать ей с пленительной улыбкой на вишневых губах.
Когда он подошел к ее столику и понял, что перед ним русская, выражение лица моментально изменилось, как показалось Дане, стало хитровато-двусмысленным. Парень явно соблазнял ее – строил глазки, говорил вкрадчивым грудным голосом, жестикулировал, демонстрируя великолепной формы руки, даже «нечаянно» прикоснулся к ее плечу, правда, тут же рассыпался в извинениях.
В мужчинах ей всегда претило откровенное кокетство, говорившее о недалекости ума, но в этот раз ее женское начало бунтовало. Пока пила кофе и ела свежий круассан, не ощущая вкуса ни того, ни другого, ловила себя на крамольных мыслях.
Нет, ее не манила перспектива интрижки. Она не способна на скоропалительную связь… Но были задеты чувственные струны, о которых раньше она не подозревала. Что это? Сексуальный голод? Чувство неудовлетворенности таится в глубине ее души и однажды прорвется необузданной страстью к какому-нибудь сексапильному мужчине?
Фу, какой вздор!
Почему она вспомнила тот далекий парижский вечер и стройного гарсона? Что за извивы мыслей? Зачем в такое утро забивать голову всякой чепухой? Лучше проанализировать вчерашнюю презентацию.
Итак, все было «на достаточно высоком уровне», как выразилась Миронова из департамента культуры…
Господи, какая скука! То ли дело Преснин! Увидел главное – своеобразие стиля Мечникова – и вдохновенно, по-преснински витиевато и многословно, но по сути очень точно, открыл присутствующим смысл и художественную ценность полотен.
И вновь ей вспомнился Алешкин взгляд, пронзительно-нежный, с искоркой надежды. Надежды на что? На то, что она ради него разойдется с мужем? Абсурд! Даже если предположить невозможное – Олег бросит ее – с Липатовым у нее нет будущего. Ну не испытывает она к нему ничего, кроме чувства признательности. Да и на кой ему эта паршивая признательность?
И все же ей льстит Алешкина преданность. Столько лет быть госпожой его сердца! Не каждая похвастает такой пленительно-сладкой властью…
Нет, так нельзя! Нашла, чем хвалиться! Разбитым сердцем одноклассника! Надо бы встретиться и поговорить по душам. Чтобы не надеялся. Пусть освободится, стряхнет с себя эту паутину…
Боже, что она несет? Сравнить любовь с паутиной может или дура, или циничная стерва.
Решено! Она поговорит с ним. А что если прочесть ему стихотворение Друниной? Как там? «Не встречайтесь с первою любовью…».
Наморщив лоб в попытке вспомнить продолжение строфы, Дана с минуту сидела на диване, а затем с гримасой досады вскочила и устремилась в кабинет, к книжным полкам. Томик Друниной она листала с такой поспешностью, словно потерянные секунды стоили ей жизни. Отыскав нужное стихотворение, пробежала его глазами, захлопнула книгу и уже наизусть прошептала знакомое четверостишие, делая паузы и осмысливая каждое слово:
Не встречайтесь с первою любовью,
Пусть она останется такой —
Острым счастьем, или острой болью,
Или песней, смолкшей за рекой…
Музыкальный сигнал мобильника застал ее в состоянии эйфории.
