Алина Политова - Рысь (СИ)
Они были другими, не такими, как я себе представлял их. Совсем не такими. Странный стальной оттенок их поверг меня почти в отчаяние. В них не было того тепла, которое обещало ее тело и грациозные кошачьи движения. В них не было глубины, в которую хотелось бы нырнуть. Казалось, я сломя голову сиганул с вышки в бассейн и уже на лету понял, что вместо воды внизу — голый асфальт. Такое ощущение возникло у меня от ее взгляда, любопытного и прохладного. Самое неприятное, я понял, что глаза ее и не могут смотреть по-другому. Вообще никогда. Это прозрение привело меня в замешательство, но я быстро взял себя в руки. Надо было что-то говорить, ведь она ждала этого.
— Эрика… — произнес я, продолжая ее разглядывать. Все-таки она была красива, действительно красива. И что-то заставило меня говорить дальше. — Понимаешь, я увидел тебя несколько месяцев назад в первый раз. И… вот теперь во второй. — Глупо это звучало, и я почувствовал, как по лицу моему расплылась дурацкая улыбка. Кажется мое красноречие, которым я так любил обволакивать женщин, на этот раз мне изменило. Просто ее глаза выбили меня из колеи… Но я все равно с отчаянием потерпевшего кораблекрушение, бросился навстречу волнам:
— Мне надо поговорить с тобой.
Немного сбитая с толку моей неоправданной фамильярностью, она пошла за мной на балкон, который тянулся вдоль всего зала и там, остановившись возле кадки с пальмой, выжидающе и немного удивленно посмотрела на меня своими странными глазами.
Какое-то время я молча разглядывал ее, забыв, что нужно что-то говорить.
— Я не помню вас, мы знакомы? — Спросила она, нетерпеливо переступив с ноги на ногу.
— Мы?… Нет, вряд ли. — Наконец ожил я. — Но я знаю, что тебя зовут Эрика.
— Если мы не знакомы, то почему на «ты»? — Спокойно спросила она.
— Я фотограф и у нас так принято… мы почти никогда не говорим «вы». Но если тебе это не нравится, пожалуйста, извини, я не хотел тебя этим обижать, просто… теперь-то я уже не могу называть тебя «вы», ты понимаешь?
Ее взгляд стал каким-то совсем уж неприятным. Не знаю, эти ее глаза… они просто расстраивали меня. Я уже не понимал, зачем я здесь с ней, и что вообще мне от нее надо. Ее глаза, пожалуй, даже злили меня. И мне вдруг захотелось сделать ей что-нибудь плохое. Унизить, стереть эту чертову сталь из ее взгляда хоть на секунду. На секунду она должна стать моей, по-настоящему моей. А потом я оттолкну ее, как ненужную вещь. Вот что мне захотелось с ней сделать. Никогда еще до этого я не испытывал таких странных чувств к женщине. Я понял, что добьюсь ее, она будет со мной этой же ночью, чего бы мне это ни стоило. Ее глаза говорили мне, что это невозможно, что я мог даже не мечтать об этом, но я знал один верный способ… Нужно было лишь говорить правду. Ту, которую ей будет приятно услышать. И, сделав глубокий вдох, я начал с медвежьим напором ломиться в запертую дверь.
— Мне просто нужно сказать тебе что-то… всего несколько минут, хорошо?
Она равнодушно пожала плечами.
И я с упоением пустился в плаванье по океану банальностей.
— Когда я увидел тебя, я просто был сбит с ног. Ты самая красивая девушка из всех, кого я встречал. Наверное, многие говорят тебе об этом, но я не могу это держать в себе. Даже не знаю, зачем говорю тебе это сейчас… порыв, понимаешь, просто порыв. Я увидел тебя сегодня снова, и твое имя просто вырвалось само собой. Ты обернулась, ты сейчас здесь со мной и мне нужно что-то тебе говорить, и мне приходится говорить тебе правду, потому что… ты просто поразила меня. Ты само совершенство, я готов говорить любую чушь сейчас, лишь бы эти несколько минут быть с тобой рядом, смотреть на тебя и…
— Короче, ты хочешь меня фотографировать? — Устало спросила она.
— Нет.
В ее глазах мелькнуло непонимание и, удивительное дело, кажется даже обида.
— Почему?
— Я бы никогда не предложил тебе этого. Ты слишком хороша. Фотография не может передать твоей грации, этой восхитительной ауры, которая тебя окружает. Это невозможно. Я снимал много девушек, но ты — не тот тип. В тебе есть что-то… Я не могу объяснить этого, я просто ощущаю и все. Ни один фотограф мира не сможет снять тебя так, чтобы передать то, что можно увидеть только сердцем. Быть может какой-нибудь гениальный художник — смог бы…
— Тогда не понимаю к чему этот разговор. Чего вы от меня хотите? — Нахмурилась она.
— Рика… Можно так называть тебя?..
— Ну все, хватит, — досадливо отмахнулась она и попыталась уйти, но я схватил ее за руку, за ее нежное тонкое запястье и она остановилась. Слабо попыталась выдернуть руку, потом будто смирилась на миг, но тут же снова дернулась посильней, и я ее отпустил.
— Быть может мне надо воспринимать все это как признание в любви? — Насмешливо спросила она.
— Где-то рядом, — улыбнулся я.
— Это твой способ добиваться секса?
— Если ты спросишь сейчас «Ты говоришь это всем девушкам, с которыми хочешь переспать?» — ты меня разочаруешь. Ты ведь не опустишься до столь банального вопроса?
— Я примерно это и спросила… как же я банальна. Ты уже разочарован?
— Почти. Я сказал тебе пару комплиментов, а ты уже заговорила о сексе. Ты легкая добыча.
— Ты не любишь легкую добычу?
— Я почти уже люблю тебя.
Кажется, я все-таки ввел ее в замешательство. На пару секунд. Она просто не нашла сразу чем парировать. Но вскоре отыгралась — потрепала меня снисходительно по щеке и произнесла:
— Ты забавный щеночек. Быть может, если под конец вечера у меня будет хорошее настроение, я кину тебе косточку. Только смотри не подавись.
Она ушла, гордо подняв голову, а я долго смотрел ей вслед. Потом закурил. Выпуская в темнеющее небо колечки, я представлял себе, как наматываю на кулак белокурые волосы этой куклы и засовываю ей в рот… то, от чего она будет давиться, морщить смазливое личико и пытаться отплевываться. Как забавно, я не мог так думать, у меня не могло быть таких фантазий, это вообще был не я. Просто я ненавидел эту суку. За ее глаза, разочаровавшие меня, за ее высокомерие, за эту моральную пощечину, которую она дала мне в ответ на признание в любви. Я даже не хотел ее больше. Мне просто надо было ее немного растоптать. И в этом не было ни капли секса.
Должно быть, в конце вечера у нее было настроение. Соответствующее настроение. Я старался не обращать на нее внимания, изо всех сил пытался увлечь себя разговорами с коллегами по цеху, но глаза мои все равно то и дело тянулись туда, где была Эрика. Эрика, которую самозабвенно укатывал Петька Воронков, сын владельца «Армагеддона», нашей самой вездесущей газетенки в городе. Петька был мой ровесник, а значит года на три младше Эрики (про ее возраст мне уже успел рассказать Митяй), но эта разница в возрасте ничуть его не смущала. И дело-то было не в этих трех годах разницы, а в том, что глаза Эрики были старше Петьки на целую вечность. Петька не замечал этой проблемы с глазами. Может, он был пьян, может, излишне самоуверен. Наблюдая за ним, я засомневался, что мне удастся так уж легко заполучить в эту ночь ненавистную белокурую бестию. Воронков помимо своего важного отца, обладал еще и незаурядным обаянием. Словом, с большинством женщин он умел найти общий язык. Многие мои знакомые ему откровенно завидовали, но я не мог не восхищаться таким редким сочетанием благ в одном человеке — деньги, внешность, обаяние. Что-то нужно разве еще? Должно быть, в прошлой жизни Петька был мучеником или святым — зарабатывал себе на эту реинкарнацию счастливую беззаботную жизнь. Я никогда не верил во вселенскую несправедливость, что одним все, а другим ничего. Справедливость в мире есть, но разглядеть ее с высоты нашего роста почти невозможно. Она слишком глобальная. Нужно иметь крылья, чтобы подняться и ее увидеть. Раз у Петьки было так много, значит, когда-то он много отдал. Впрочем, в тот момент, когда я наблюдал за его брачными танцами вокруг моей жертвы, мое отношение к нему не было таким уж пацифистским. Я нервничал. Не ревновал, скорее чувство мое больше смахивало на досаду. Не помню, чтобы я испытывал по отношению к кому-нибудь такую горячую жажду мести. Это ощущение было для меня ново, потому я не знал, как с ним бороться. И не боролся. Я знал, что лишь обидев, уязвив Рику так же, как уязвила она меня, я смогу вернуть себе душевное равновесие. И Рика нужна была мне именно в эту ночь, пока все во мне не остыло. Но Петька! — он все портил. Не стоило даже пытаться…
