Татьяна Устинова - Мой генерал
У нее номер «люкс», банка кофе, чемодан книг и любимая кружка в отдельном мешочке — что еще нужно старой холостячке, чтобы отлично провести давно заслуженный отпуск?!
Ничего. Больше не нужно ничего.
Только если… может быть… или нет… Приключение, вот что нужно!
Только не в смысле галантного расписного мужчины с пластмассовой зажигалкой и детским ведерком — такие «приключения» ей и даром не нужны. А «настоящее приключение» — чтобы произошло какое-нибудь ужасное событие, и она, Марина, оказалась бы в центре, эпицентре или черт знает где, в общем, поблизости, и чтобы зловещие тени сгущались на горизонте, а дом отдыха завалило бы снегом — даром что июль! — совсем как в пьесе Джона Б. Пристли «Чисто английское убийство», а телефонная связь оборвалась, а под подушкой старшей горничной обнаружился бы странный пузырек темного стекла — горничная, конечно, уверяет, что это снотворное, но это подозрительно похоже на цианистый калий или мышьяк… да, пусть будет мышьяк — хорошее, глубоко «преступное» слово! — и чтоб полицейский капитан оказался поблизости, загорелый, самоуверенный, дьявольски умный, циничный, наблюдательный, острый, тонкий, мужественный и с пистолетом, засунутым за ремень выцветших и потертых джинсов — почему выцветшие и потертые джинсы считаются самой лучшей одеждой для главных героев?!
Марина захохотала во все горло, так что из куста выпорхнула какая-то птаха, чирикнула и перелетела на ту сторону заросшего прудика.
Хохотать во все горло, сидя в одиночестве на лавочке, было неприлично, и она быстро зыркнула по сторонам — не видит ли кто, как уважаемая Марина Евгеньевна Корсунская себя ведет.
Никто не видел, хотя слева, в зарослях, на голубой скамейке уже восседала какая-то парочка. Размечтавшись о своем «приключении», Марина не заметила, когда парочка забралась в кусты. Впрочем, восседала девица, а молодой человек возлежал головой у нее на коленях и дурашливо щекотал девицын животик. Девица взвизгивала, молодой человек похохатывал, все как положено.
Господи, какая смертная, непробиваемая, тупая скука, эти парочки с их пощекочиваниями, поглаживаниями, похрюкиваниями и взвизгами!
Как все это одинаково, пошло, глупо и, главное, кончается всегда одинаково — никчемное сосуществование, желание плюнуть в ненавистную рожу любимого или любимой, романы в конторе, романы на пляже, романы на даче, романы в доме отдыха, начинающиеся с кошки и пластмассового ведра, и «ты отравила мне всю жизнь!», и «слезь с дивана, придурок!», и никогда с нежной гордостью — «наш сын похож на тебя!».
Домашний ежедневный ад собственного сочинения, и так до самой могилы, за которой уж откроется настоящий, так сказать, общественный ад.
Говорят, что он вечный. Очень может быть.
Марина решительно водрузила на голову идиотскую шляпу — поля немедленно задрались, и пришлось двумя руками отгибать их вниз, — потянула сумку и постояла в нерешительности. До ужина было еще далеко, солнышко пригревало, и не хотелось тащиться в свой «люкс», хоть там и кофе, и кружка, и книжка…
Под жидкими мостками, выдававшимися далеко в пруд, взволнованно квакали жирными голосами жабы — у них тоже в разгаре были «пощекочивания и поглаживания», — и Марина решила, что в отпуске она станет «юным натуралистом», будет вести наблюдение за жизнью жаб и лягушек. А почему нет?
На мостках сильно пахло тиной и рыбой, вода была черной, в глубине коричневой, но не мутной — видно, как со дна поднимаются и колышутся водоросли. Некоторые дотягивались до поверхности, и в длинных травяных космах неподвижно сидели блестящие пучеглазые жабы, только шевелились их распластанные задние лапы.
Фу, гадость какая. Пожалуй, не станет она наблюдать за их жизнью.
Водомерки скользили по темной, как будто лакированной, воде, а в глубине, под жабами, ходили шустрые рыбки, настоящие рыбки, а вовсе не какие-то недоразвитые мальки.
И все равно, нечего их ловить!
Под мостками плюхала и переваливалась вода. Бесстрашная птичка порхнула на краешек и настороженно заскакала все ближе и ближе к Марине.
Может, ей наблюдать за птичками, а не за жабами? За птичками все же как-то приятнее.
Невесть откуда взявшийся теплый ветер взметнул подол длинного летнего платья а-ля «рюсс пейзан», и пока Марина ловила и держала подол, подхватил проклятую шляпу, вывернул поля и…
Мама не переживет, мрачно думала Марина, глядя на свой головной убор, который романтически покачивался на водной глади примерно метрах в двух от мостков. Она притащила эту красотищу аж из самой Италии, а дочь не уберегла.
Однако не лезть же за ней… к жабам, которые настороженно смолкли, очевидно до глубины души пораженные размерами и красотой вновь прибывшего конкурента. Жабам было невдомек, что это итальянская соломка, «хэнд мейд» и все такое, а вовсе не самец-рекордсмен.
Интересно, соломка, хоть бы и итальянская, тонет, когда основательно намокнет? И как быстро она намокнет основательно?
Перепугав птичку, которую она вознамерилась было наблюдать, Марина вихрем промчалась по мосткам, выскочила на песок и полезла в кусты, искать подходящую палку.
Парочка на скамейке примолкла, как давешние жабы.
Палка нашлась. Она была очень длинной и какой-то слишком раскидистой и ветвистой, и тащить до воды ее пришлось волоком. В воде она стала еще тяжелее, и Марина, допятившись до края мостков, едва смогла приподнять ее и попыталась подгрести к себе чертову шляпу. Шляпа не давалась, итальянские поля колыхались в воде, и дело продвигалось очень медленно.
— Эй, дамочка! — крикнули с берега. — Вы ее подцепляйте, подцепляйте, а то она у вас сейчас потонет!
Марина дернула плечом.
— Подошел бы и помог, — под нос себе пробормотала она. — Подцепляйте!..
Наконец шляпа приблизилась настолько, что до нее можно было дотянуться, и Марина выволокла на мостки все свои ветки и сучья — не бросать же в пруду полдерева! — оперлась рукой, нагнулась, вытянулась и добыла шляпу!
С романтических полей текла пахнувшая тиной вода. Шелковая подкладка отливала зеленью. К атласной ленте уже прилепился крошечный круглый слизняк. Марина сковырнула его ногтем и потрясла сооружение, стряхивая воду.
Почему она не была твердой и непреклонной и позволила матери навязать ей эту шляпу?! Вот никогда ей не удается быть твердой и непреклонной, как она ни старается, а потом из-за своей мягкотелости она попадает во всякого рода переделки!
Тут ей показалось, что вместе со шляпой с середины пруда подтянулось к мосткам что-то еще — там колыхалось нечто большое и… малопонятное.
