Лоис Гилберт - Без жалости
Похоже, охватившее меня ужасное чувство тревоги сразу проступило у меня на лице, поскольку Ноа опустил гребень и озабоченно посмотрел на меня.
— Если это вас так уж расстраивает, я и словом об этом никому не обмолвлюсь. Мне неохота, чтобы ваш брат попал в беду.
Подумать только! Отец и Райан спорили о чем-то в нашей конюшне — и, вполне возможно, в тот самый день, когда все произошло. Невероятно! Неужели в убийстве замешан Райан? Этого я представить себе не могла — это было, что называется, выше моего понимания.
Я продолжала машинально водить щеткой по спине Каледонии, но мысли метались, а дыхание сделалось частым и поверхностным.
— А о чем они спорили, вы не помните? — выдавила я наконец из себя.
— Они о деньгах что-то говорили и о склонности Райана к азартным играм. — Ноа поднял глаза, увидел мой испуганный взгляд и, обойдя вокруг лошади, взял меня за руку. — Черт, надо было мне все-таки держать язык за зубами: вон как сильно я вас расстроил.
— Вы здесь ни при чем, — сказала я.
Рука у Ноа была большая и теплая, а мои душевные силы были уже на пределе. Я не выдержала и, прислонившись на мгновение к плечу Ноа, всхлипнула. Потом, правда, отпрянула, вытерла глаза и как ни в чем не бывало спросила:
— Как прошла охота?
Он снова взялся за гребень и, небрежно махнув им в воздухе, произнес:
— Неудачно я тогда поохотился.
— А вот я видела у водопада крупного горного козла. Я сегодня утром как раз за ним отправилась.
— Чей это «сааб» стоит у крыльца? — неожиданно спросил Ноа.
— Этот «сааб» принадлежит человеку, который знал убитого.
— Значит, вам уже известно, кого убили? — спросил он.
— Если верить тому парню, который прикатил сюда на «саабе», убитого звали Эдвард Мерси и он был моим отцом.
— Но вы же его не узнали?
— Естественно. Я его не помню. Он бросил нас, когда я была еще младенцем.
— Но что заставило его сюда вернуться?
— Откуда мне знать? Вот Райан — он, может, знает, — сказала я, покривив рот в горькой улыбке. Обхватив руками голову Каледонии, я зарылась лицом в ее густую гриву. Щетка со стуком упала на пол.
— Только не надо так расстраиваться, — сказал Ноа. Он подошел ко мне и обнял сзади. Я повернулась к нему и вдруг расплакалась — уже по-настоящему. От моих слез у него на рубашке стало расплываться большое темное пятно. Впрочем, слезы слезами, но от его прикосновений у меня по телу стал растекаться позабытый уже жар, который чувствует женщина, оказавшись в мужских объятиях. Прошло три года с тех пор, как мужчина прикасался ко мне с нежностью или вожделением.
— Нас будут подозревать — всех, — сказала я, вытирая рукавом залитое слезами лицо и отодвигаясь от Ноа.
— А как насчет того парня в «саабе»? Как его имя?
— Его зовут Винсент Де Лука.
— Его-то что связывало с мертвецом? — спросил Ноа.
— Они были любовниками.
— Вот так штука! — почесав затылок, сказал Ноа.
Я уселась на брикет сена чуть в стороне от загончика Каледонии. Мне хотелось забыть все — в особенности отца, которого я нашла мертвым на лесной тропинке и который бросил меня тридцать лет назад. Я знала, что его образ будет преследовать меня до конца жизни, но думать об этом сейчас как-то не хотелось.
— Мы можем поговорить о чем-нибудь другом? — сказала я.
— Конечно, — произнес Ноа с виноватым видом. Как будто это он затеял разговор о недавнем трагическом происшествии. — И о чем бы вы хотели?
Я вспомнила, как утром сказала Дэну, что ничего не знаю о том, кто такой Ноа. Почему, в самом деле, он нанялся к нам на ферму три недели назад? Райан платил ему мало, и было ясно, что этот человек мог заработать куда больше в любом другом месте. Может быть, он тоже был знаком с моим отцом и имеет отношение к его убийству? Я хотела знать правду — загадок с меня на сегодня было достаточно.
— Расскажите мне о себе, Ноа.
— Да нечего особенно рассказывать.
— Что-то мне не верится.
— Я говорю правду.
— Это не правда, а полуправда. Вы ведь родом не из этих мест, верно?
— Верно.
— Ну так расскажите мне, откуда вы приехали.
— Я из Таоса, Нью-Мексико. — Он уселся рядом со мной, слишком близко. Я поднялась с места и подошла к Каледонии, чтобы ее приласкать.
— Ну и как там, в ваших краях?
Ноа заложил руки за голову и откинулся спиной на брикеты.
— Там красиво, — негромким голосом произнес он. — Высокие горы… Сангре-де-Кристо знаете? Наш городишко находится прямо у подножия этой горы. Это высоко — семь тысяч футов над уровнем моря.
— А чем вы там занимались?
Ноа задумчиво поскреб подбородок.
— Родился, рос, ходил в школу, работал у отца на ранчо.
— Скажите, сколько вам лет?
Он улыбнулся.
— В августе исполнилось тридцать два.
— Да мы же ровесники! — воскликнула я с энтузиазмом. — И когда у вас день рождения?
— Двадцать седьмого.
— И у меня двадцать седьмого!
Взгляды наши встретились, и мы улыбнулись друг другу. Потом настала минута тишины — я думала, о чем бы его еще спросить.
— У вас там, в Таосе, есть семья?
— Уже нет. В прошлом году у меня умер отец.
— А какой он был, ваш отец?
Сначала Ноа молчал, а когда заговорил, то говорил так тихо, что мне приходилось вслушиваться.
— Он был твердым, как кремень. Справедливым, умным. Никогда на меня не кричал, никогда не тронул меня даже пальцем. Упрямцем он был большим — это да, но учиться любил. Если мне удавалось в споре доказать ему что-нибудь, используя цитату из книги, он всегда улыбался и, по-моему, был этому очень даже рад. Книги он уважал. Даже Чосера читал на староанглийском. «Кентерберийские рассказы» всегда лежали у него на столике рядом с кроватью. Он то и дело их перечитывал.
Я пристально на него посмотрела. Та же самая книга лежала и на моем прикроватном столике. Интересно, он знал об этом? Бывал ли он вообще в моей комнате? Я не верила в совпадения, а это выглядело совсем уж неестественно — как подстроенное, даже, возможно, тщательно продуманное. Другими словами, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Между прочим, это изречение с полным основанием можно было отнести и к самому Ноа. Иногда мне казалось, что он слишком хорош для этого мира и таких людей, как он, не бывает.
— А как ваша мама?
— Ушла от нас, когда я был еще ребенком. Отец говорил, что в ней было слишком много цыганской крови, но я так думаю, что причиной ее ухода были бурные шестидесятые. Знаете, тогда были в моде всякие хипповские коммуны — вот она и уехала в Сан-Франциско, чтобы пожить в одной из таких коммун. Может, ее сейчас уже нет в живых, но я, сказать по правде, ничего о ее судьбе не знаю.
