Барбара Майклз - Призрак Белой Дамы
— Я думаю, что вы просто прелесть! — порывисто воскликнула я. — И вы умная, а я нет.
— Когда я только начинала учиться, я считала себя очень глупой! Мозг можно тренировать упражнениями, как и тело. Даже великий Сократ считал, что женщины должны быть так же образованны, как и мужчины, поскольку у них есть такие же способности.
Я взглянула на Джонатана и увидела, что он сияет гордой улыбкой. Он встретился со мной глазами, покраснел — теперь я знала, от кого он унаследовал способность легко краснеть, — и вынул из кармана часы.
— Нам пора. Я обещал мистеру Биму вернуть его подопечную к пяти.
Когда мы вышли из дома, солнце по-прежнему сияло, но воздух показался мне очень холодным. Когда дверь закрылась, я почувствовала очень странную острую боль, как будто от меня загораживают… нет, не от меня загораживают, а меня запирают в холодную мрачную тюрьму.
— Вы ей понравились, — сказал Джонатан, усаживаясь напротив меня.
Голова заболела с новой силой. Я почувствовала себя страшно одинокой и замерзшей, все мое тело болело… Я грубо огрызнулась:
— Я так рада этому. Теперь я понимаю, откуда вы берете ваши радикальные взгляды!
Лицо Джонатана побелело, как будто я ударила его.
— И это все, что вы можете сказать, послушав ее?
Я пожала плечами и поморщилась; малейшее движение причиняло мне боль, а боль разжигала кипевшую во мне злость.
— Ваши ужасные истории о бедности очень трогательны, но вы не надейтесь, что я восприму их всерьез.
Джонатан крепко сжал губы. Рывком открыв окно, он высунул голову, и что-то прокричал Джеймсу, ждавшему приказаний. Карета тронулась.
— Закройте окно, — рассердилась я. — На улице ужасно холодно.
— Ничего подобного, сегодня мягкий день, — возразил Джонатан. — Я приказал кучеру возвращаться в контору другой дорогой. Может быть, окрестности покажутся вам интереснее, чем по пути сюда.
Я забилась в угол кареты, дрожа натянула на себя плащ, сжалась в комочек под ним, и сердитое лицо Джонатана немного расслабилось, когда его взгляд остановился на мне.
— Как вы можете? — внезапно выпалил он.
— Что как я могу? Не поддаться обаянию вашей матери?
— Нет. Этим вы не заденете меня. Я слишком хорошо знаю ей цену, как, впрочем, и вы, несмотря на вашу грубость. Но разве вы не знаете, что сейчас делается в конторе мистера Бима, покуда нас отослали развлекаться, как детей? Неужели вы позволите им запаковать себя в игрушечную коробку, как куклу? Или… или вы хотите выйти за него?
Я так удивилась, что почти забыла о больной голове и руках и ногах, как будто налитых свинцом.
— За кого я выхожу замуж, вас не касается.
— Нет, — с горячностью произнес Джонатан. — Я бедный клерк, я незнатен и некрасив. Тогда как он… вы знаете, что он за человек? Вам кто-нибудь рассказывал о его прошлом?
Теперь я почувствовала себя больной не на шутку. Мне не понадобилось задавать ему вопросы: мои расширившиеся глаза и усиливавшаяся бледность сделали это за меня, а ему очень хотелось говорить.
— Он убил человека, — сказал Джонатан. — За это его выгнали из университета в юности. О да, конечно, это была дуэль — один из наших отвратительных обычаев. Но второй участник дуэли никогда не сражался, никогда не держал в руках оружия, и Клэр знал об этом, когда вызывал его. Он мог бы ранить этого мальчика или выбить у него шпагу. Он первоклассный фехтовальщик, но, кажется, сестра этого мальчика…
— Замолчите, — закричала я. — Замолчите, я не стану слушать вас!
Внезапно зловоние из открытого окна ударило мне в лицо. Я обернулась. На мгновение мне показалось, что я уснула и нахожусь во власти ночного кошмара.
Рука Джонатана схватила мою и с силой стиснула ее. Он переменился в лице, глаза лихорадочно сверкали.
— Смотрите хорошенько, — сказал он. — Однажды вы смеялись, когда я рассказывал об этом. Может быть, действительность не покажется вам такой уж смешной.
Улица была так узка, что карета едва могла проехать. Она была немощеная, колеса хлюпали по грязи и слякоти и собирали вековые отбросы, испускающие зловоние, от которого кружилась голова. Почерневшие старые здания покосились на своих сгнивших фундаментах, их верхние этажи почти смыкались. Лучи заходящего солнца, светившего зловещим красным светом через узкие щели наверху, выманили отвратительных жителей этих хибар на воздух.
Они теснились в темных дверных проемах, как личинки. Замотанные в драные лохмотья, похожие на узлы с отбросами, они провожали нас глазами, а их лица, казалось, были сделаны по одному шаблону — мертвенно-бледные, кроме мест, где они были изуродованы шрамами и язвами.
Одна женщина, развалившаяся на ступеньках, держала наполовину пустую бутыль. Она, по крайней мере, смеялась, но ее идиотская ухмылка была даже страшнее гримасы ненависти на других лицах. Лиф ее платья был открыт до талии, голый младенец висел, держась за одну грудь. Когда мы проезжает мимо, он потерял опору и свалился в вонючую водосточную канаву. Мать рассмеялась и высоко подняла бутылку, так что жидкость полилась из ее широко раскрытого рта и закапала на грудь.
Потом напротив меня возникло лицо, заслонив хохотавшую женщину. Это было лицо мужчины, грязное и бородатое. Открытый в крике рот показывал сгнившие остатки зубов. Его голос был хриплым и прерывающимся, он выкрикивал слова, которых я не знала, но в переводе они не нуждались: их можно было понять по интонации.
У меня осталось смутное воспоминание о руке Джонатана, отталкивающей кричащего человека и закрывающей окно. Это все, что я помню до того момента, когда я очнулась и поняла, что карета стоит и Джонатан держит меня в объятиях. Мое лицо покоилось на его груди, а его рука была на моей щеке.
— Вся горит, — услышала я его шепот. — Бедная моя, маленькая, любимая… Я не знал…
— Где мы? — пробормотала я.
— У мистера Бима. Люси, почему вы не сказали мне, что больны? Я бы никогда… Потерпите минутку, дорогая, я найду вашу тетю… доктора…
Я была слишком измучена, чтобы протестовать, а он потерял голову и не мог быть благоразумным. Если бы он успокоился и подумал, он бы оставил меня в карете до прихода тети. Вместо этого он подхватил меня на руки, взбежал по ступеням и ворвался в контору мистера Бима, как дикий бык. Я услышала шум голосов и увидела тетино лицо, склонившееся надо мной. Ее беспокойство казалось искренним, но меня она не обманула: умирающую девушку не продашь на рынке невест.
— Господи, помилуй, вы — молодой негодяй! — закричала она. — Что вы с ней сделали?
Это было похоже на мою тетю — свалить вину за мою болезнь на того, кто оказался под рукой, а несчастный Джонатан так терзался раскаянием, что не мог трезво рассудить и отвести от себя это смехотворное обвинение. Все еще зажатая в его руках, я слышала его взволнованный голос, бубнящий что-то о своей попытке пробудить во мне гражданскую совесть. Я бормотала раздраженно, но меня никто не слушал. Потом я закричала громко, когда чьи-то сильные руки схватили меня и вырвали у Джонатана. Грубое обращение заставило меня окончательно очнуться. Усевшись в кресле, я стала воспринимать мир более четко.
