Соня Мармен - Сезон воронов
Я была поражена фамильярностью, которую позволил себе Лиам, но тот, впрочем, принимал ее как должное. Наконец принц повернулся и посмотрел на меня. Опустив глаза, я присела в неловком реверансе. Подумать только, он соизволил заметить меня! Странная тишина повисла над нами. Я решилась поднять голову, и со всех сторон зазвучал смех. Я обиженно выпрямилась и собралась уже едко ответить на издевки, когда глаза мои встретились с черными глазами Патрика, который как раз сдернул с головы объемный завитой парик.
– Китти! – позвал он, с трудом сдерживая хохот. – Не надо кланяться! Иди, я тебя обниму, сестричка!
– Патрик? Но как…
– Потом, – ответил он, прижимая меня к груди. – О Китти, крошка моя, как я рад тебя видеть!
Он отстранился и, насколько позволял лунный свет, осмотрел меня, потом поднес к глазам мою руку с окровавленной повязкой. Я отняла ее и прижала к сердцу, которое, как мне казалось, разорвалось в клочья. Лиам рассказал ему, как я получила эту рану.
– Думаю, хирург принца еще не уехал. Идемте! Яков Эдуард готовится к отплытию, но он желает вас поблагодарить. Он говорит, что дешево отделался…
Дешево отделался? Глупость сказанного ошеломила меня. Я лишилась двух сыновей, деверя, зятя, едва не потеряла брата и мужа и, возможно, часть собственного рассудка, а принц совершенно искренне заявляет, что «дешево отделался», хотя все это время пребывал под надежной защитой, за спиной своей армии и каменными стенами дворцов! Горестное восклицание сорвалось с моих губ, но уже в следующее мгновение я разразилась дарящим ощущение освобождения смехом. Лиам засмеялся вместе со мной. А со смехом выплеснулись наши страхи и наша боль, от которых так быстро седеют волосы. Мы снова воссоединились с жизнью благодаря этому неуместному, но – о, насколько же животворному! – веселью, обнялись и прижались друг к другу. Невзирая на боль в руке, я с удовольствием простояла бы так целую вечность…
Эпилог
Ты плачешь потому, что в памяти твоей – стенанья всех людей, оплакивавших смерть.
Жюль РенарГлава 33
Да будет так
Ветер трепал складки килта из тартана ярких цветов и рыжеватую гриву волос, в которой на ярком августовском солнце поблескивали нити седины. Я набрала в грудь побольше пахнущего водорослями и свежей землей воздуха, медленно выдохнула и посмотрела на серый камень. На нем лежала брошь, рассеивая вокруг себя мириады цветных огоньков.
Молчание, наполненное словами, которые мы никогда не решились бы произнести, внезапно нарушил глухой рокот: небо стремительно покрывалось тучами. Я посмотрела на Лиама, присевшего возле могилы Колина, чьи останки мы только что предали земле на Eilean Munde.
– Garbh fois an sith, mo bhrathair[122], – прошептал он, прикладывая руку к выгравированному на граните кресту.
За последний год Лиам постарел. Он набрал свой обычный вес, но в волосах стало больше седины и на лице появились морщины – наследие пережитых невзгод. Он разогнулся медленно, как если бы горе тяжким бременем легло ему на плечи, и остался стоять, нервно сжимая и разжимая пальцы.
Крики стаи гусей, ласкающих кончиками крыльев черные воды озера Ливен, донеслись до нас и ненадолго заставили его забыть душевную боль. Он проследил глазами за полетом птиц, потом перевел взгляд на скалистый пригорок над нами. Ветер развевал волосы цвета ночи и цвета огня. Марион сидела, закрыв глаза и прижавшись спиной к Дункану, а он нашептывал ей что-то на ушко и поглаживал наметившийся под юбкой животик. Лиам с минуту смотрел на них, сохраняя непроницаемое выражение лица, потом губы его сложились в улыбку, которая застыла на утомленном лице.
Я заправила за ухо мятежную прядь, которая вырвалась из косы и какое-то время танцевала на ветру. Лиам повернулся ко мне, и я утонула в его глазах, темно-голубых, как озера Шотландии, пленивших меня с первого взгляда.
Он горделиво распрямил плечи и спину – воин в душе, гаэль по крови. Мужчина, вырубленный из гранита гор родины, которая видела его ребенком и ради которой он так доблестно сражался. Мне почему-то вспомнились слова юного Исаака Макенрига, сказанные однажды в ноябре. Он цитировал своего отца: «Шотландец? Навечно. Британский подданный? Возможно. Англичанин? Никогда!» Так в немногих словах он выразил кредо всех хайлендеров. Англичане подавили восстание 1715 года, но пламя, полыхавшее в сердцах побежденных подобно пылающему кресту, не угасло.
Воодушевившись очаровательной картиной, какую представляли собой Дункан и Марион, Лиам устроился на земле у меня за спиной, обнял меня за талию и притянул к себе. Я положила голову ему на плечо и вздохнула от удовольствия. Его запах окутал меня – мускусный, сильный, островатый. Мужской аромат, к которому примешивались нотки мыла и вереска: мне нравилось вкладывать веточки между его выстиранными рубашками. Его дыхание ласкало висок, согревая мою кровь, которая билась близко-близко, под кожей, и при ее посредстве – мое сердце.
Собиралась гроза. Было тепло и влажно, но трава под нашими босыми ногами казалась прохладной. Ветер нашептывал реквием, носясь между могилами, нас окружавшими, и изливал свою тоску в руинах маленькой часовни. Ее когда-то построил Филлиан Мунд, ученик Колумбы, который приехал в эти горы с целью привести местных язычников в лоно христианства тысячу лет назад.
Возле гранитного надгробия Колина из земли торчал ржавый обломок меча, и привязанный к нему клочок выцветшего тартана развевался на ветру. Потемневшая плетеная гарда слабо блестела. Я настояла на том, чтобы частичка Ранальда обреталась здесь, на Eilean Munde. Прах его давно разнесли ветры. «Шотландия принадлежит тебе, мой сын!» Но я знала, что душа его нашла путь в свою долину. Мы ужасно по нему скучали. «Господь дал, Господь и взял, – сказал некогда Иов. – Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?»
За последние несколько месяцев я пережила много горя и теперь надеялась порадоваться хоть частичке счастья.
Лиам поглаживал меня по рукам. Склонив голову, он поцеловал меня.
– Может, пройдемся? Остальные, похоже, еще хотят побыть у могил.
Я посмотрела направо, туда, где стояли еще несколько членов клана, решивших поехать на остров вместе с нами, чтобы посетить могилы родных. Взгляд мой задержался на сгорбленной женской фигурке, прислонившейся спиной к поросшему желто-коричневым лишайником обломку стены древней христианской часовни: Маргарет Макдональд с дочкой Леилой и зятем Робином принесли цветы на могилу первенца молодой четы, который родился мертвым.
