Полет ворона - Вересов Дмитрий

— Но... но ее странности последнего времени...

— Она первая поставила передо мной этот вопрос. Четко, без утайки рассказала о своих симптомах, ощущениях, разбила на периоды, предложила несколько вариантов толкования собственных состояний, включая и самые для себя неприятные. Я был поражен убедительностью ее анализа, а некоторые вещи мне самому бы просто в голову не пришли. Она у вас по образованию кто?

— Заканчивает филологический.

— Жаль.

— Почему?

— Жаль, что не медицинский. Нам в институте такие специалисты ой как пригодились бы.

— И все-таки: каково ваше профессиональное мнение?

— Дорогой мой, к моей профессии это непосредственного отношения не имеет. Конечно, при желании у каждого жителя Земли можно отыскать сколько угодно «тараканов» в голове. Как говорит одна моя уважаемая коллега, все мы пограничники. Но даже с этой точки зрения, в очаровательной головке вашей супруги этих самых насекомых на удивление мало. Намного меньше, чем у нас с вами. Особенности личности — это дело другое, а поскольку личность сильная и нестандартная, то и особенности эти сильны и нестандартны. До беременности у нее сложилась весьма четкая установка на гармоничные отношения с миром и соответствующая самооценка, очень высокая, но совершенно трезвая и, по моим представлениям, вполне адекватная. Кстати, большая редкость, особенно в нашей стране. И вот, вместе с естественными физиологическими изменениями, стали утрачиваться самые основы этой самооценки, на которой держался весь ее мир. Отсюда внезапная ненависть к себе. Она принялась безудержно уничтожать себя, но при этом постоянно искала приемлемый для себя выход из ситуации. Сначала ее ненависть переходит на плод, потом на мир, в котором она подсознательно ищет и находит самое темное, неприятное, злое. Но она не живет этим — скорее изживает, сознательно и планомерно. Вот увидите: через месяц-другой она и думать забудет обо всех этих мертвецах, пьяницах, книжки свои дурацкие выбросит.

— Через месяц-другой ей рожать уже, — мрачно сказал Павел.

— Вот к тому моменту она как раз полностью очистит свое сознание от негативных эмоций, связанных со временной утратой гармонии, чтобы обрести ее на новом уровне...

— И что же делать?

— Ничего. Терпеть. Поддерживать ее, помогать. Это трудный этап, но, к счастью, скоротечный. Все будет хорошо.

— Понятно, — сказал Павел.

Ах, как хотелось верить профессору, как хотелось! Но неопределенные мрачные предчувствия не оставляли Павла.

Недели через две после визита профессора Сутеева Павла вызвали на стендовые испытания, которые проходили в Гатчине, на профильном предприятии. Предполагалось уложиться в два дня. Однако настроение у народа было предновогоднее, и, подписав нужные бумаги, участвующие в испытаниях лица освободились в тот же вечер. Павел сел на ближайшую электричку и уже в одиннадцатом часу был дома.

Войдя в квартиру, он оцепенел. В воздухе пластами стоял дым — и не только табачный. На столе в гостиной стояли и лежали бренные останки изобильного пиршества. Из спальни доносились недвусмысленные похотливые стоны, взвизги, ритмичный скрип кровати и смех. Павел, ошалев, устремился туда и замер на пороге. На их широком белом супружеском ложе извивался в любовном экстазе совершенно незнакомый усатый брюнет южного типа, оседланный пышной блондинкой — по голой спине Павел узнал Анджелу, «начинающую актрису», свидетельницу на их свадьбе. Таню он сначала не увидел, только слышал, как она звонко смеется и приговаривает:

— Вот, Нюточка, смотри, вот так, вот так. Оп-па!.. Таня сидела в дальнем углу на мягком стуле и была настолько поглощена бесстыдным зрелищем, что не сразу заметила появление Павла. Участникам же, ввиду приближения оргазма, было и вовсе не до него. Лишь когда Павел решительно шагнул в комнату, она подняла на него ясные глаза и спокойно сказала:

— Привет, Большой Брат! Садись, посмотри, это любопытно.

Павел сразу вышел. Видимо, включился автопилот, потому что в следующее мгновение он осознал себя сидящим на заснеженной скамейке между Балтийским и Варшавским вокзалом, курящим сигарету и замерзающим.

— Эй, дядя, закурить есть? — услышал он совсем рядом нетрезвый голос и вскочил, обрадованный: вот и подвернулся, на ком разрядиться, стряхнуть оцепенение, отвести душу. «Вот сейчас как заеду в харю, а там — будь что будет...» Он изготовился.

— Господи, Пашка, никак ты? Откуда? Павел протер глаза. Из-под драной кроличьей шапки поблескивают очки, торчит заиндевевшая борода... Шурка. Шурка Неприятных. Выпил, видно, капитально, но на морозе временно пришел в чувство.

— А мы, понимаешь, того, ну и мало показалось... Меня Наташка на вокзал командировала. Там у носильщиков круглосуточно... — объяснял Шурка. — А ты тоже это самое? Или как?.. Вот что, пошли к нам! К нам!

Он ухватил Павла за рукав и с силой потащил за собой, хотя Павел и не думал сопротивляться.

Жил Шурка неподалеку, на Лермонтовском, вдвоем с матерью, в почти полуподвальной, зато двухкомнатной квартире. Дотопали они довольно быстро, хотя Шурка падал пару раз и вставал только с помощью Павла. В Шуркиной комнате, возле стола с объедками, окурками, грязными стаканами и бутылками, на диване кто-то крепко спал.

— Отрубилась! — прокомментировал Шурка. — Ладно. Нам больше достанется. Ща балдометр принесу.

Он вышел относительно твердо, но вернулся уже на четвереньках, зажав обещанный стакан между шеей и подбородком. Таким манером он добрался до стола и толчком выкатил стакан на поверхность.

— Ловко, — сказал Павел.

— Могем, — удовлетворенно сказал Шурка и боком повалился на пол.

— Вставай, простудишься, — сказал Павел.

В ответ раздался богатырский храп.

Павел открыл бутылку, принесенную Шуркой, понюхал, налил в стакан. И вправду, может, выпить, надраться как свинья, забыться — и забыть дикую, не укладывающуюся в голове сцену дома? А дальше?

Он закурил, взял в руки стакан, задумчиво повертел, поставил на место. «Где я? Зачем? Что я здесь делаю? Докурю и уйду. Докурю, отогреюсь и уйду. Куда?»

Фигура на диване зашевелилась, подняла кудлатую голову.

— Шурка, принес?.. Не, это не Шурка... А Шурка где? А, вот он где... А ты кто?.. — Женщина протерла глаза и вдруг усмехнулась. — Готово. Допилась. Глюки пошли. Тени прошлой жизни... Ну, здорово, призрак Павла Чернова!

Павел вздрогнул от неожиданности и пригляделся к женщине. Натали . Наташка Бурихина, сокурсница.

— Здорово-то здорово, только я не призрак...

Не надо печалиться, Вся жизнь впереди, Вся жизнь впереди, Надейся и жди!

«И кто это в такую рань радио врубил?» — беззлобно полюбопытствовал Павел и потянулся, уперевшись ладонями в чужую стенку. Он нехотя приоткрыл глаза. Аккуратная старушечья комната, всюду салфеточки, тканые коврики, фотографии в рамках. За стеной гремели посудой, что-то шумно жарилось. Все это сразу же напомнило, что он не дома.

Не надо печалиться...

Да это ж вовсе не радио. Это поет его внутренний голос. «Господи, отчего мне так хорошо, когда все так плохо!» Усилием воли он заглушил в себе песню, сдержал бодрые ноги, готовые выкинуть его тело из чужой постели и чуть ли не пуститься в пляс, и поднялся нарочито медленно, сосредоточенно. Столь же медленно надел брюки, рубашку, вышел...

Наташка, хоть и пьяная, сообразила уложить его в комнате Шуркиной матери, которая уехала погостить к сестре в Тихвин. Там-то Павел и проснулся под оптимистическую песнь собственного внутреннего голоса...

На кухне сидела растрепанная Наташка в тренировочных брюках и хлопковой рубахе навыпуск и жадно трескала яичницу. Перед ней стояла пиала с огурчиками, ополовиненный стакан красного вина и темная бутылка без этикетки.

— Привет! — весело сказала она. — Проснулся уже? Примешь? — Она показала глазами на бутылку.

— Нет, — сказал Павел.

Она изумленно посмотрела на него, потом кивнула.

— Ну да, ты ж не с бодуна. Ночью пришел... А я вот возьму еще грех на душу. — Она залпом выпила недопитый стакан и налила другой. — Не могу по утрам без этого дела. Затемно еще на вокзал сбегала, разжилась. Теперь ничего уже. И жрать сразу захотелось.