Владимир Гурвич - И корабль тонет…
— Не очень, — подыграла ему Марина.
— Видишь, не я один такой. Но я уже сказал, что это полбеды. А настоящая беда в другом, я не могу вообще его понять: чего он хочет, что намерен делать? Он живет в каком-то своем мире, куда мне доступа нет. Филипп очень странный парень.
— В чем же его странность?
— Парню восемнадцать лет, а я точно знаю, что он девственник. И что самое удивительное, у него не только не было женщин, но он и не стремится с ними сблизиться. Живет, как монах.
— И только в этом его странность?
— Разве этого мало. У меня в его возрасте было пять или шесть баб. Я вообще, не понимаю ход его мыслей, когда я с ни говорю, то у меня полное ощущение, что имею дело с марсианином. Он совершенно не интересуется моим бизнесом. А ведь он мой единственный наследник.
— А чем он интересуется?
— Я пытался узнать, но так и не смог. Он не захотел со мной разговаривать на эту тему. Я не знаю, что с ним делать, как найти к нему подход? Понимаешь?
— Понимаю, — кивнула Марина. — Но как я могу вам помочь?
— Как, говоришь, помочь. — Ты девка красивая и, как убедился, неглупая. На таких мужики западают. Сделай из Филиппа мужчину, чтобы он понял, как замечательно трахать женщину.
— Вы хотите, чтобы я… — изумились Марина.
— А ты хочешь квартирку и главную роль?
— Да, — тихо произнесла девушка.
— Другой возможности может и не быть.
— Я понимаю.
— Ты должна повести себя не только так, чтобы он тебя трахнул. Хотя это тоже очень важно. Ты должна постараться стать его другом, наперсником. Нужно, чтобы он раскрыл перед тобой душу. Чтобы я понял, что его занимает. А еще лучше вернуть его мозги к реальной жизни. Такой, какой мы тут все живем. А это будет не просто. Как думаешь, справишься?
— Я постараюсь.
— Да уж, постарайся, детка. Только еще одно: прежде чем ты к нему подойдешь, тебя осмотрит врач. Я должен быть уверен, что ему ничего не грозит и тебя можно спокойно трахать. Надеюсь, ты не возражаешь против осмотра?
Несколько мгновений Марина молчала. Внезапно ее лицо стало пунцовым.
— Я согласна, — скорей прошептала, чем произнесла она.
17Шаповалов смотрел, как небольшой самолет идет на посадку. Вот он коснулся колесами земли, покатился по посадочной полосе и, наконец, остановился.
Шаповалов двинулся по летному полю к самолету. Сына он не видел более полугода. Но никакого прилива отеческих чувств сейчас не испытывал. Если что он и испытывал, то опасение, что добром их общение не кончится. Все последние разы, когда они оказывались вместе, ничего хорошего из этого не выходило. Нет, они не ссорились, но уж лучше бы ссорились. Между ними царило холодное и тотальное непонимание. Филипп мог находиться рядом с ним, но при этом за целый час не сказать отцу ни слова. Причем, сам он никогда первым не заговаривал, отвечал же на вопросы вежливо, но набором ничего не значащих выражений. Это доводило Шаповалова почти до исступления, но он понимал, что если даст волю своим чувствам, то окончательно и бесповоротно проиграет поединок. А он сознавал, что это может быть самый важный для него поединок, который обязан выиграть. При этом Шаповалов иногда ловил себя на странной мысли, что этот поединок важен для него не только потому, что в нем участвует сын, а имеет большое значение сам по себе, вне зависимости от того, кто стоит по ту сторону баррикады. Эта битва двух разных миров. Но к какому миру принадлежал Филипп, Шаповалов не представлял, хотя узнать и хотел и пытался. Но все попытки не увенчались успехом. Более того, он уже догадывался, что и не увенчается, Филипп не пустит его к себе. И единственный шанс попасть в эту заповедную зону — через другого человека.
Шаповалов подумал о Марине. Верно ли он поступил, что поручил эту ответственную миссию практически незнакомому ему человеку. Он даже не удосужился собрать о ней хоть каких-то сведений. Эта мысль пришла к нему совершенно спонтанно, когда он увидал ее утром на корабле. В конце концов, решил он, Филиппа все же природа создала мужчиной. И когда-то у него должны проснуться все присущие этому полу инстинкты. А если к тому же помочь им это сделать…
Мысли Шаповалов вдруг прервались, он увидел, как по трапу спустился Филипп и быстро пошел ему на встречу. Невольно он залюбовался сыном: среднего роста, тонкий, как тростиночка, с красивым смуглым лицом, на котором выделяются большие черные глаза. Он был копия своей матери, которая была настоящей красавицей. Парню повезло, что он пошел внешностью в нее; пошел бы в него, был бы таким же неприглядным. Да только что толку.
Шаповалов не очень уверенно направился навстречу сыну. И тем больше сокращалось между ними расстояние, тем сильней замедлялись его шаги.
Шаповалов остановился в метре от Филиппа. Его раздражало то, что он не знал, как себя вести даже в такой, казалось бы, простейшей ситуации: обнять ли сына, поцеловать ли, или ограничиться рукопожатием. Филипп же смотрел на отца точно так же, как бы смотрел на чужого человека. И даже не порывался поприветствовать его.
Шаповалов протянул ему руку, Филипп подал свою. Они обменялись рукопожатием. Затем Шаповалов сделал жест, отдаленно напоминающий объятия.
— Как добрался, Филипп? Перелет ведь был длительным, — поинтересовался отец.
— Все прошло нормально, — лаконично отозвался юноша.
Шаповалов знал, что других слов от него не дождется, даже если будет ждать целый год.
Они прошли к машине и сели рядом на заднее сиденье. Автомобиль помчался по петляющей, словно ленточка, узкой дороге. Шаповалов поймал себя на том, что не знает, о чем говорить с сыном. Но и молчание было в тягость. Чем больше они будут молчать, тем сильней будет нарастать между ними отчуждение. Ему просто необходимо начать разговор. О чем угодно.
— Ты занимаешься спортом? — поинтересовался Шаповалов первым, что пришло на ум.
Филипп с некоторым удивлением посмотрел на отца.
— Нет, меня не привлекает спорт.
— Странно, такого молодого человека спорт должен привлекать. Я в твоем возрасте обожал спорт, мог часами гонять мяч. Но тогда, что же тебя привлекает?
— Ничего, — спокойно, даже скорей безучастно ответил Филипп.
— Ничего! — не то удивился, не то возмутился Шаповалов. — Как это может быть. Ты нормальный здоровый парень, такого не бывает. Не хочешь мне говорить?
— Да нет, — слегка пожал плечами юноша, — у меня нет особых пристрастий. К тому же учеба занимает много времени.
— Значит, тебе нравится учиться.
— Я обязан это делать. Иначе, зачем поступал.
Шаповалов почувствовал раздражение. Он боялся, что оно перейдет в ярость. А он знал, что когда им овладевает этот зверь, он теряет над собой контроль.
