Дороти Иден - Цена счастья
— Только еще более неприступным, чем Дадли.
— Мне трудно в это поверить. — Эмма снова разрешила Барнаби поцеловать себя и прошептала: — Как странно.
— Что?
— То, что мир становится устойчивее, когда ты меня целуешь.
— А до этого он колебался?
— Немного.
— Не тревожься, родная. Мисс Луиза Пиннер развяжет нам руки. Через несколько дней, когда она освоится, мы поедем в Испанию.
— И покинем Дадли на произвол судьбы?
— Старый броненосец. Пускай он укрывается под своим воображаемым панцирем.
— Но почему он так любит этот мифический панцирь?
— А Господь знает. Так уж он создан.
— Попробую-ка я поощрить мисс Пиннер к тому, чтобы она вытащила нашего затворника на свет божий.
Брови Барнаби удивленно приподнялись.
— Ты коварная маленькая интриганка.
— А почему бы и нет? Ведь надо же чем-то заняться в дождливую погоду.
— Можно было бы придумать что-нибудь поинтереснее.
— Для нас да, а как быть с Дадли? Я думаю, что в глубине души он страдает от одиночества. Мы с Луизой рискнем перевоспитать его.
— Не пренебрегай своим мужем.
— Что за беда! Ты всегда можешь найти какую-нибудь очередную Сильвию. И если не хочешь, чтобы я прожужжала тебе все уши расспросами о беглянке, ты должен заставить Ангелину прекратить сочинять басни о Сильвии.
* * *
Услышав телефон, дети подумали, что наконец-то звонит их мать. Это показалось истосковавшейся Дине, но было ясно, что и Мегги, скрываясь под маской скептицизма, тоже лелеет надежду увидеть мать живой и невредимой. Они ворвались в столовую, неряшливо одетые, с растрепанными волосами, спрашивая взрослых почти сквозь слезы:
— Когда она к нам вернется? Сегодня?
— Сегодня приезжает мисс Пиннер, в этом я уверен, — заявил отец.
— Не мама? Это была не мама?
По щекам Дины потекли слезы, но глаза Мегги метали молнии.
— Перестаньте ныть, — пригрозил Барнаби, но тут же переменил тон. — Ах, вы подумали, что по телефону… Извините, малышки, но это была всего лишь новая гувернантка. Очень милая особа по имени мисс Пиннер.
— Плевать мы хотели на ее дурацкое имя, — вспылила Мегги; она стояла в воинственной позе, черные глаза девочки яростно пылали.
— Мегги!
— Правда, нам плевать, Дина? Мы будем обращаться с ней еще хуже, чем с Сильвией. Мы будем ее щипать, подбрасывать ей в постель всякую гадость, мы отравим ей чай и наконец убьем ее.
Услышав страшные угрозы из уст сестры, Дина в ужасе замерла. Слезы словно застыли на ее бледных щечках.
— Мегги, отправляйся в свою комнату!
Эмма впервые видела Барнаби таким разгневанным; его темные брови вытянулись в прямую линию, ноздри раздулись.
Мегги гордо вскинула голову и топнула ногой.
— Мы поиграем в заколдованную свечу. Ты знаешь, Дина, это та игра, о которой говорила нам Ангелина… И когда булавка выпадет из свечи, мисс Пиннер умрет! — Мегги, не зная, смеяться ей над невольным каламбуром [1] или разыграть какую-нибудь мелодраму, еще раз топнула ножкой, вызывающе глядя на отца.
Барнаби взял ее за плечи и вывел из комнаты.
— Вон! — кричал он. — Марш в детскую комнату! Останешься без обеда! Мне очень жаль, но твое поведение становится нестерпимым.
Мегги — сама воплощенная ненависть — снова распахнула дверь.
— А мне плевать! Могу и не есть. Меня тошнит от вашей еды! — с этими словами она бросилась наверх.
Дина сделала робкую попытку последовать за сестрой.
— Погоди, — обратился к ней Барнаби. — Ты можешь остаться и пообедать с нами, как воспитанная и послушная девочка. И перестань плакать.
— Барнаби, — проговорила Эмма, взяв мужа за руку, — не забывай, дети подумали, что звонит их мать… Я хочу сказать, что они испытали глубокое разочарование.
— А с какой стати они решили, что звонит их мать, если она не соизволила забрать их из школы? Они просто валяют дурака.
Эмме показалось, что глаза мужа стали ледяными. «Он разочарован, как и дети, — подумала она. — Барнаби втайне надеялся, что Жозефина приедет». И Эмма, терзаемая противоречивыми чувствами, ощутила себя одинокой.
Теплившаяся в сердцах детей надежда, что мама вернется, опровергала легенду о ее смерти. Жозефина, скрывавшаяся где-то в неведомой дали, может быть даже в Южной Америке, жива; ей достаточно было, повинуясь минутной прихоти, лишь поманить почти любого из семейства Кортов изящным пальчиком — и все они сломя голову помчались бы к ней.
Грядущий приезд мисс Луизы Пиннер был на время позабыт. Обед проходил в тягостной обстановке; Дина роняла слезы в тарелку с супом, Барнаби ел молча, нахмурив брови; Руперт углубился в чтение газеты, а Дадли, склонив голову над столом, тайком присматривался к Эмме, будто стараясь привыкнуть к присутствию этой молодой зеленоглазой женщины в ореоле рыжеватых волос.
Жалобы Дины на боль в животе прервали угнетающее всех молчание. Эмма собралась отвести ребенка наверх в ванную. Внезапно появилась вездесущая Мегги и разоблачила сестру.
— Напрасно беспокоитесь. Ничего у нее не болит. Ей только кажется, что ее тошнит.
Эмма, глядя на бледное заплаканное личико Дины, подумала, что ее детское оружие — слезы — действуют сильнее, чем вызывающая наглость Мегги.
— Я думаю, что вы обе перевозбуждены, — спокойно заметила она. — Ваш отец прав: небольшой отдых в постели пойдет вам только на пользу. А потом вы нарядно оденетесь, и мы поедем на станцию встречать мисс Пиннер.
* * *
Через два часа, сидя на вокзальной скамейке, Эмма размышляла о том, что Луизу едва ли ждет теплая встреча обитателей Кортландса. Хорошо еще, если она, увидев мрачные враждебные лица Мегги и Дины, тотчас не обратится в бегство и не вернется в Лондон следующим же поездом. Хотя Барнаби подавил гнев и делал все возможное, чтобы заставить дочерей хотя бы улыбнуться, его отцовские усилия пропадали даром.
Эмма, испытывая жалость к Барнаби и к детям, пребывала в смятении; она ожидала чуда: вот, вместо жалкой гувернантки, веселая и улыбающаяся, выйдет из поезда Жозефина. Закутанная в меха, сверкающая бриллиантами; у нее в руке клетка с экзотическими колибри. Сказочная фея, озарившая своим блеском унылый пейзаж пригородной станции.
Какое это было бы счастье — увидеть девочек счастливыми, веселыми, а не угнетенными и не по-детски молчаливыми. Хотя молчание и тихая грусть лучше, чем вспышки безнадежного отчаяния. Эмма чувствовала себя пока бессильной вернуть девочкам душевное равновесие, и она сомневалась, что Луиза Пиннер хоть как-то справится с этой гримасой судьбы.
