Екатерина Мурашова - Забывший имя Луны
– Иди в кусты, – сказала девушка и осторожно подтолкнула дрожащего крупной дрожью зверя. – Ляг там и лежи тихо. Я все улажу.
Треск сучьев, храп коней. Лица задних всадников не видны, впереди один – с черной бородой, в красном кафтане, в длинных сапогах из мягкой кожи.
«Кажется, это – князь,» – вспомнила Врана рассказы старой ведьмы.
– Глядите-ка – чудо! Белый олень обернулся девкой-чернавкой! – услышала девушка, но говорившего не увидела. Впилась взглядом в вспыхнувшие темным огнем глаза князя и в первый раз пожалела, что толком так и не научилась волхвовать.
– Кто ты? – красные губы князя шевелятся, а глаза разгораются, словно угли в очаге. – Из какой деревни?
– Я из лесу! – твердо говорит Врана. Может быть, все еще обойдется? Они поймут, что здесь нет оленя, а есть только девушка, и уйдут…
– Ха-ха-ха! – смеется князь. Зубы у него большие и белые.
«Как у Волка,» – думает девушка.
– Из леса она! Слыхали?! Эй, чернавка, я беру тебя с собой. Будешь жить на моем подворье. Янша, возьми ее к себе в седло!
– Я останусь здесь. А вы… вы уходите отсюда!
– Что?! Перечить?! – в углах тонких князевых губ вскипает слюна. – Взять ее!
«Взять – меня? Ну нет!»
В голове у Враны вспыхнуло пламя. Виски пронзила дикая боль. Чтобы удержаться на ногах, девушка выбросила вперед обе руки. Руки стали проводником желания и приказа, и сразу полегчало.
– Уходите! Уходите!! Уходите!!! – беззвучно повторяет она.
Вот уже заплясали, закосили глазами кони. Вот уже кто-то повернул назад. Еще, еще немного!
– Ведьма! – крик пронзительный, истошный, совсем не мужской. Разве с ними были женщины?
Кони понесли. С конями справиться легче, чем со всадниками. Князь оборачивается, грозит:
– Ты еще поплатишься за это! Клянусь!
– Ха-ха-ха! – несется ему вслед.
Врана хохотала долго, с облегчением, сквозь брызнувшие слезы, уперев руки в бока. Потом вытащила обломок стрелы из шкуры Белой Оленухи, развела костер, приготовила отвар из сушильного корня, промыла рану. Все это делала словно во сне. С трудом добрела до знакомого валуна, упала на мох, под каменный козырек, и заснула, словно умерла, без снов, без движений. Рядом, чутко вздрагивая от каждого звука, дремала Белая Оленуха.
В глухой чаще, где корни сплелись как змеи в смертельной схватке, а свет солнца никогда, даже в самый светлый полдень не достигал земли, нашел Врану лесовичок Онеша. Девушка сидела в развилке замшелого орешника и костяным гребнем расчесывала густые, струящиеся по плечам волосы.
– А, мохнатый пришел! – обрадовалась она, увидев Онешу. Потом выдернула из пряди застрявший там репейник и кинула его в лесовика, приглашая поиграть.
– Погоди баловать! – отмахнулся Онеша сухонькой лапкой. – Человек в лесу, у Ручейника в лощине.
– Подумаешь, человек! – фыркнула Врана. – Мне-то что за дело? Много их сюда ходит, отвадить бы… – она встала в развилке во весь рост и выгнулась дугой, запрокинув голову назад и касаясь распущенными волосами босых ног.
– Стреляный он, кровью истекает, – с досадой сказал Онеша. – Помрет скоро.
– Стреляный? – удивилась Врана. – А как же он в лес-то попал? В деревню надо было…
– Видать, нельзя ему в деревню, – вздохнул Онеша.
– С каких это пор?! – Врана уперла руки в бока и расхохоталась. – С каких это пор человеку нельзя в деревню, а в лес можно!
– Эх ты! – поморщился Онеша. – Волос долог, а ум короток. Ничего-то ты не знаешь…
– А чего ж ты тогда за мной в глухомань приперся, а? – лукаво спросила Врана, и сразу же нахмурилась, свела в линию густые черные брови. – Ладно языком балакать, пошли!
Девушка бесшумно спрыгнула на землю и зашагала сквозь бурелом так легко, словно перед ней лежала ровная лесная дорога. Онеша семенил сзади, тяжело вздыхал, шевелил черными губами и нервно почесывал мохнатую грудь молочно-голубыми коготками.
Человек лежал навзничь на берегу ручья. Старичок Ручейник, склонившись над ним, обмакивал в ручей кленовый лист и брызгал ему в лицо холодной водой.
– Без памяти уже. Кончается, – вздохнул он, заметив Врану с Онешей.
Девушка склонилась над раненым. Белое, без кровинки лицо, русая прядь прилипла ко лбу, ворот рубахи разорван. На рубахе – кровь, алая, в тон тесьме на вороте.
– Человек! – задумчиво сказала Врана, разглядывая твердую складку у посеревших губ, темные, чуть подрагивающие ресницы со светлыми кончиками. Печальный, полупрозрачный Ручейник и сгорбленный Онеша снизу вверх с надеждой смотрели на девушку.
– Эх, нечисть лесная, уроды лохматые! – сказала Врана. – Не положено ведь вам добрыми-то быть!
– Не положено! – вздохнул Ручейник.
– А что поделать? – развел лапки Онеша.
Девушка опустилась на колени рядом с лежащим человеком, взялась за надорванный ворот и решительно рванула вниз, раскрывая грудь. Несколько мгновений расширившимися глазами смотрела на три глубокие раны, две на груди, одна пониже, на животе.
– Кто стрелу вытащил?
– Он сам, наверное. Иначе ползти бы не смог…
Девушка протянула руки. Человек дернулся и коротко застонал.
– За метелью весна, за березой – сосна, за лесом река, за рекой – облака, за смертью жизнь, вернись – торопись, стань кровью густой, как травы весной, как ветер в полях, как луна в облаках, как пчелы в дупле, как зерна в земле…
Онеша с Ручейником внимательно прислушивались к бормотанию Враны и со страхом глядели на ее закрытые глаза, под веками которых ошалело метались глазные яблоки, на скрюченные дрожащие пальцы.
Кровь из ран текла все медленнее и, наконец, перестала течь совсем. Лицо лежащего человека постепенно розовело. Врана открыла глаза и деловито вытерла об траву испачканные в крови пальцы.
– Кукушкина льна соберите! – приказала она лешему. – А ты, Ручейник, подумай, куда мы его теперь денем-то? К нам, сам понимаешь, нельзя, вмиг сгубят, здесь бросить – тоже пропадет…
– Избушка, однако, есть, – сказал вернувшийся с охапкой мха Онеша. – Развалюшка, конечно, но крыша-стены стоят. Очаг есть.
– Далеко? – спросила Врана.
– Да нет, не шибко. Однако… – Онеша с сомнением взглянул на рослого парня, распростертого у его ног.
– Ничего, авось дотащим! – усмехнулась Врана. – А ну, берись за ноги, нечисть лесная!
В покосившейся замшелой избушке Врана набросала на сырой топчан еловых веток, скинула плащ, оставшись в одной рубахе, и, уложив вместе с Онешей раненного, подложила ему под голову охапку слежавшегося, гниловато-теплого сена. Потом согнала с потолка нетопырей, расчистила очаг, вымела ольховым веником пол, развела огонь и подвесила на огромный крюк почерневший, ощетинившийся синеватой окалиной котел с ключевой водой. Онеша с Ручейником принесли по охапке кукушкина льна и куда-то исчезли.
