Ольга Хмельницкая - Маленькая женская хитрость
— Моделирую условия схода селей на Северном Кавказе, Леопольд Кириллович просил побыстрее сделать, — тут же отозвалась Зульфия.
Полканавт кивнула и углубилась в свою работу. О Зульфии по институту ходили разные слухи. Однажды Эмма Никитична слышала, как Барщевский говорил Валентине Ивановне, что у Рашидовой поддельные документы, потому что он на них, этих поддельных документах, «собаку съел и за версту чует подделку». Как Барщевский мог съесть собаку на документах, Полканавт не знала, но на всякий случай стала держать ухо востро. Сама Зульфия никогда никому ничего не рассказывала, семьи у нее не наблюдалось, приходила она всегда ровно в полдевятого, а уходила в шесть. Работник она была отличный — аккуратный, точный, образованный. Рашидова могла сесть за работу в девять и не отрываться до самого обеда. Руководство в лице Леопольда Кирилловича девушку ценило. После появления Зульфии в НИИ географии слухи и пересуды ходили довольно долго, но так как Рашидова никаких поводов обсуждать себя не давала, то длинные языки в конце концов замолчали, переметнувшись на более благодарные объекты.
— Пойду-ка я принесу водички, а то цветочки завтра поливать будет нечем, — пробормотала Полканавт, устав думать о Зульфие, взяла большую пластиковую бутылку, в которой она носила и отстаивала воду, и побрела в туалет, располагавшийся в конце коридора у центральной лестницы. Несмотря на то что было никак не позже одиннадцати утра, в коридоре стоял полумрак. Эмма Никитична прищурилась и преодолела сложный участок пути на пониженной скорости. В туалете возле умывальника она столкнулась с Марьей Марковной, согнувшейся в три погибели над тонкой струей воды, лившейся из ржавого крана.
— Зульфия Рашидова работает, головы не поднимает, я — работаю, а Марьи Марковны полдня нет на рабочем месте, — мрачно проговорила Эмма Никитична, занимая за коллегой очередь к крану.
Туалет НИИ географии, как и все здание института, находился в крайнем запустении: темный, сырой, похожий на средневековый каземат, он освещался единственной желтой лампочкой, сиротливо висевшей под потолком на белом скрученном проводке. Умывальники были ржавые, текущие, с потолка вечно капало, но особенно раздражали сотрудников старой конструкции унитазы, на которые приходилось забираться ногами, рискуя жизнью и зажимая нос, и балансировать там, стараясь не коснуться плечами влажных, покрашенных зеленой краской стен. Грузная пожилая Полканавт, чья комплекция еле-еле позволяла втискиваться в узкое пространство кабинки, страдала больше всех. Эмма Никитична подняла голову и посмотрела на потолок. В этот момент на ее нос упала тяжелая холодная капля, и Полканавт, скривившись от возмущения, подошла поближе к коллеге, стоявшей на самом сухом пятачке во всем туалете. От Марьи Марковны, мывшей чашку, явственно несло пивом. Впрочем, ее болезненные отношения с алкоголем ни для кого не были секретом.
— Слыхали, Эмма Никитична? Сегодня в половине шестого заседание ученого совета, — сказала она, глядя на Полканавт слегка затуманенным взором. Ее мясистый нос был краснее обычного, на локте явственно обозначилась дыра в обрамлении торчащих ниток. Говоря это, Марья Марковна слегка покачнулась и довольно заулыбалась: ученый совет иногда заканчивался банкетом, правда, так было не всегда, а только в те дни, когда какой-нибудь аспирант выносил на всеобщее обсуждение свою диссертацию, и стоял, и трясся, и заикался, и блеял, пока ученые мужи и дамы разбивали его вымученный научный труд в пух и прах, а потом неожиданно смягчались и выносили положительный вердикт и, весело щебеча на узкоспециальные темы, перетекали в соседнее помещение, к накрытым столам, и звенели бокалами, и желали разомлевшему и счастливому диссертанту дальнейших творческих успехов. Марья Марковна, несмотря на грозный и осуждающий взгляд Полканавт, мечтательно закрыла глаза: вечер сулил бесплатную выпивку и дармовую закуску.
Тигринский, вальяжно развалившись, сидел на стуле в Алиной кухне и пил сваренный в турке кофе. Он был одет в потертый махровый халат, принадлежавший хозяйке, но временно у нее позаимствованный. Еще и двадцати часов не прошло, как скромный, робкий аспирантик Стасик Тигринский вошел в квартиру, а сейчас он уже, как Бобик в гостях у Барбоса, удобно расположился, заполнив собой все доступное пространство. Некоторое время Тигринский раздумывал, стоит ли есть лежащий на нижней полке холодильника кусок торта, а потом решился: наверняка Аля со всей ее безалаберностью и плохой памятью не вспомнит о нем. Казбич грустно смотрел на пиршество с подоконника.
— Что, толстомордик? Тортика захотел? — спросил его Тигринский, вонзая крепкие, острые зубы в мягкую сладкую массу, покрытую слоем розового крема и густо посыпанную измельченными миндальными орешками.
Кот почти по-человечески вздохнул, спрыгнул на пол и, с достоинством неся черную голову, вышел из кухни.
Наташа как раз доедала последнюю конфету из коробки, которую ей подарил Барщевский, и собиралась нести Леопольду Кирилловичу разобранную картотеку со случаями схода селей на территории РФ за последние сто лет, когда в комнату вошел Стручков. Вид у него был ленивый и вальяжный, лицо светилось хорошо разыгранным доброжелательством. Он был похож на Санта-Клауса, милого, мягкого старичка, который, как казалось, вот-вот вынет из кармана вкусный леденец и погладит по головке. Наташа знала, что под обманчиво добродушной внешностью скрывается злобный гоблин. Она остановилась у двери и положила ящик с картотекой на стол. Сердце екнуло, скулы свело от нехороших предчувствий.
— Наташенька, приходите ко мне сегодня вечером. Повторим вчерашнюю программу, а может, и внесем в нее какие-нибудь новые элементы, — громко проговорил Стручков. В его голосе чувствовалось еле сдерживаемое возбуждение.
Наташа попятилась и села на стул, ноги и грудь резко заболели, схватило сердце. Краем глаза она видела фигуру Барщевского, сидящего за столом у окна. Александр рисовал карту схода лавин в Краснодарском крае, а большей частью просто бил баклуши, развлекая Наташу байками и анекдотами. Несмотря на все усилия казаться скромным, он выглядел в НИИ географии как изумруд среди песка, но все к нему привыкли. Сейчас он сидел, развалившись на стуле, внимательно смотрел на Стручкова и Наташу и чувствовал, как ко рту подступает тошнота.
«Вот так вот. Сначала к Стручкову, а потом ко мне? И еще спрашивала, не женюсь ли я на ней? А я, кстати, чуть было не согласился…» — подумал он про себя, глядя на красную, подавленную Наташу, которая что-то бормотала и прятала глаза.
«Мы же договаривались на пару раз в месяц. Я была у вас только вчера. И надеялась, что наши отношения останутся тайной!» — хотела сказать Наташа, но не могла расцепить плотно сжатые зубы. Почему-то ей казалось, что секс с пожилым научным руководителем является самым легким путем защитить вожделенную диссертацию и решить свои карьерные проблемы раз и навсегда, тем более что мама настаивала, а Наташа так боялась Татьяну Тимофеевну… Наташа и предположить не могла, что у Игоря Григорьевича окажется склонность к садизму и бешеный сексуальный темперамент, и, конечно, не ожидала, что Стручков зайдет к ней на работу и громко, никого не стесняясь, прикажет приходить сегодня вечером. Барщевский внимательно следил за ней из противоположного угла комнаты. Ему было муторно и противно, в голове зазвенело. Наташа еле удержалась, чтобы не упасть.
