Присцилла Хагон - Опасный круиз
Возможно все же, в Амальфи Верритоны едут неспроста. Ему удобно будет с кем-нибудь встретиться там, когда жена захочет пройтись по магазинам, или зайдет в церковь, или даже решит отдохнуть в какой-нибудь гостинице. Он может купить — или ему просто дадут — куклу там.
Я была счастлива с Чарльзом, но только до тех пор, пока вообще могла быть с кем-то счастлива. И меня неотвязно преследовала мысль, что на это остается не слишком много шансов в будущем.
Итак, когда ланч для второй смены предположительно должен был закончиться, я отправилась искать Чарльза. Но он уже ушел из столовой, и я очень долго нигде не могла его найти. Жизнь на борту «Кариновы» имела ту любопытную особенность, что если вам кто-нибудь был отчаянно нужен, то он немедленно бесследно исчезал. Я безуспешно облазила палубу А, потом прогулочную палубу и все палубы для игр, но наткнулась только на Мэри с Джеймсом на верхнем балконе; они почти уснули на солнце.
В конце концов я обнаружила его в библиотеке, где он изучал крупномасштабный атлас Италии. Я постаралась сделать вид, будто столкнулась с ним совершенно случайно, а он, по-моему, пришел в восторг от того, что я могла завтра с ним поехать.
— Но почему ты так нервничаешь, Джоанна? — спросил он.
— Я нервничаю? — попробовала увильнуть я.
— Да, именно ты. И не только сейчас. Порой на тебе просто лица нет.
Проницательный Чарльз! Но я не могла рассказать ему. Мне хотелось, чтобы нам было хорошо вместе, а этого никогда не будет, если он станет смеяться над моими страхами и припишет все моему воображению. Мне страшно не хотелось, чтобы он ехал в Геркуланум с этой умненькой и соблазнительной Мэри. Я надеялась, он не собирается приглашать ее с нами, хотя точно знала, что Джеймс и Роберт на целый день отправятся с родителями на Капри.
Время тянулось, и в конце концов снова увидеть Италию мне казалось уже ничуть не менее важным, чем разгадать мою тайну. В который раз я почти убедила себя, что все это просто глупости. Я подумала о том, во что мне одеться, и в конце дня вышла в магазин, где купила белую соломенную шляпку с красными полосками, которая очень шла мне — в городе, наверняка, будет страшно жарко. Я также позволила себе некоторую расточительность и купила крошечный флакончик французских духов. Как мне показалось, у них был исключительно тонкий аромат.
В этот вечер все, кажется, испытывали нетерпение. Нам уже дали «распорядок для сходящих на берег», и некоторые пассажиры собирались встать утром очень, очень рано, чтобы посмотреть, как пароход будет заходить в Неаполитанский залив. Я тоже могла бы, пожалуй, встать, если не просплю.
Как и все остальные, Кенди и Гильберт были возбуждены, и, уложив их спать, я через полчаса обнаружила, что они в халатах носятся по коридору. Выглядели они очень виноватыми и достаточно смиренно согласились вернуться в постель.
— Хотя мне непонятно, почему нам нельзя иногда подниматься на палубу по вечерам, — проворчала Кенди.
— Может быть, завтра, в порту, — сказала я. — Вы почти наверняка ляжете позже, потому что весь распорядок нарушен, а Крейги, вероятно, не привезут вас назад слишком рано. Я только что виделась с вашим отцом; по-моему, он доволен, что вы едете с Крейгами.
Они пообещали не выходить из каюты, и я поднялась на часок потанцевать. Но все, кажется ложились спать рано, и мы с Чарльзом согласились, что нам неплохо сделать то же самое, если мы действительно собираемся подняться в пять утра.
Я пошла к себе в каюту, но нигде не могла найти книги, которую взяла в библиотеке. А я точно знала, что ни за что не усну, если немного не почитаю на ночь. Тут я вспомнила, что она была со мной, когда я во второй раз укладывала детей, потому что я собиралась почитать в комнате отдыха, пока остальные не вернутся с ужина.
Почитать мне не удалось, потому что я так долго пробыла с детьми, что встретила Мэри и Джеймса уже на лестнице на палубу А. Понятно, мне было не до книги. Она, должно быть, все еще лежит на туалетном столике у детей в каюте.
— Вот черт! — сказала я вслух. Потом снова застегнула платье, нашла свой маленький карманный фонарик и отправилась к детям. Дойдя до их каюты, я тихо вошла, осторожно открыв и не менее осторожно затворив за собой дверь. Было совершенно темно, но один случайный луч указал мне на книгу. Как я и ожидала, она лежала на краю туалетного столика.
Из-под двери в соседнюю каюту вырывался яркий пучок света, и, как раз когда я засовывала книгу под мышку, до меня донеслись голоса. Потом громко, почти истерически, заговорила миссис Верритон.
— Просто бесполезно отрицать это, Эдвард, — кричала она, — потому что я давным-давно догадалась. Назови это женской интуицией, чем хочешь, но я все знаю и мне не нужно никаких доказательств. Достаточно того, что мне известен твой характер, твои убеждения, которые тебе никогда не удавалось полностью скрыть от меня…
— Если у мужчины есть убеждения, это еще не значит, что он… что он… О, успокойся, Мелисса! Ты так взвинчена. Просто на себя не похожа.
— Хорошо, я взвинчена. Но уже два года, если не дольше, это истощает мое здоровье и терпение. Больше я не вынесу этого. Мы ездим в круизы из-за тебя, а не из-за моих нервов. Мы ездим, потому что…
— Мелисса! Говори тише, кто-нибудь услышит. Мы ездим, потому что тебе нужно переменить обстановку. Это полезно для детей и, хотя ты и не желаешь расставаться со своими бреднями, для тебя тоже.
Я не могла стронуться с места. Мне нужно было знать. Я должна была разобраться во всем, хотя и поняла уже, что здоровья это мне не прибавит. Эти люди вошли в мою жизнь. Я и любовалась миссис Верритон, и жалела ее, а дети… Едва ли не больше всего меня пугало, что в этом непрочном мире жили Кенди и Гильберт.
— В Неаполе…
— В Неаполе мы поедем кататься на автомобиле.
— А кроме того? Что еще, вот ты мне что скажи! Если уж ты никогда не думаешь обо мне, то о детях-то ты можешь подумать?
— С ними все в порядке.
— Да, сейчас. Но они становятся слишком взрослыми, чтобы их можно было обманывать. Что будет, если они когда-нибудь поймут, что их отец…
— Мелисса! Пожалуйста, давай обойдемся без сцен.
— Нам даже может грозить опасность, мне и детям. Я думаю, ты любил нас когда-то, но твои кошмарные убеждения всегда были для тебя важней. Теперь ты знаешь, что мне все известно… хотя я по своей воле никогда и не выдам тебя…
— Детям ничего не грозит, — сказал он, явно теряя терпение. — Несмотря на мои убеждения.
— Но ты не отрицаешь… — она снова повысила голос, и у меня от него мороз пробежал по коже. Стоя в этой темной каюте, я с трудом могла поверить, что не сплю и наяву слышу этот невероятный разговор. Я получила, наконец, бесспорное доказательство, по крайней мере, для себя. Но у меня все еще не было никаких улик; поверит ли мне вообще кто-нибудь, пока не произойдет что-нибудь ужасное?
