Татьяна Устинова - Близкие люди
Да еще эта идиотка из школы добавила энергии молотку, который дробил его череп. Чем Иван мог так уж ей не угодить? Что такого сложного и судьбоносного в литературе для второго класса?! Или это намек на то, что он и ей должен заплатить?
— Паш, ты успокойся, — посоветовал Белов негромко, — пока что мы все равно ничего предпринять не сможем. Я сейчас на Профсоюзную уеду, а ты тут разберешься не торопясь.
Белов как бы уравнивал себя со Степаном, давая ему понять, что Чернов в данном случае им не помощник.
— Надо чем-то людей занять, — сказал Чернов злым голосом. Когда Белов был так важен и уверен в себе, Чернов почему-то чувствовал себя дураком, — или они к вечеру перепьются и утром у нас будет еще десяток трупов.
Степан усмехнулся.
— Вот ты и займи, Черный! Саша! — заорал он неожиданно. — Заходи, хватит подслушивать!
Все трое уставились на дверь, которая тихонько приоткрылась, и показалась пунцовая Саша с какой-то папкой в руках.
— Как ты догадался, что я подслушиваю? — спросила она у Степана тоненьким голосом.
Мужики переглянулись. Сначала Белов посмотрел на Чернова, потом Чернов на Степана, потом они все трое перевели взгляд на Сашу и захохотали.
Никому — ни одной другой сотруднице или сотруднику — они не спустили бы подслушивание под дверью. Но почему-то им даже в голову не приходило, что Сашино подслушивание ничем не лучше, чем чье-то еще.
Они — все трое — относились к ней с некоторым налетом романтического рыцарства, в котором было всего понемножку — тоски по тому, что не сбудется никогда, по собственной юности, уже скрывшейся за поворотом, по необременительным, легким, ни к чему не обязывающим отношениям, которых не бывает на самом деле, странной смеси бесшабашности, удовольствия, молодецкой удали, снисходительности и желания защищать. И еще где-то совсем глубоко было нечто трудноопределимое — сухое щелканье на крепком ветру рыцарских штандартов, шум моря в скалах, развевающиеся вуали, очертания нежных губ под струящимся шелком, топот лошадиных копыт по плотной и сырой от росы земле, запах вереска и тумана, крепостная стена до неба в серых пятнах лишайника, и в прекрасных холодных северных глазах — обещание верности и счастья на следующие десять столетий.
Не то чтобы она об этом знала — знать этого она не могла, потому что они и сами этого не знали и никогда об этом не думали, — но чувствовала что-то такое и иногда пользовалась этим.
— Не смейтесь, — попросила она и улыбнулась робкой улыбкой. — Просто мне страшно и противно. А я же знаю, что вы мне ничего не расскажете, даже если я к вам приставать буду.
— Это точно, — подтвердил Степан. — Да и рассказывать нечего. Так что возвращайся-ка ты на Дмитровку, Александра. Да, предупреждаю всех, что завтра в семь я должен быть у Ивана в школе, там какая-то училка отчислять его вздумала. Так что завтра вечером меня не будет. Саш, попроси Зину чай принести. У меня от кофе в голове октябрьская революция происходит.
— Как вы думаете, — спросила Саша, обращаясь сразу ко всем, — ничего страшного не будет? Все… обойдется?
Чернов запустил пальцы в короткие волосы и стал энергично драть кожу.
Ему все меньше и меньше нравилось ее беспокойство.
Почему, черт возьми, Степан этого не видит?! Она озабочена как-то явно преувеличенно, ненатурально, что-то там есть еще, кроме обычного женского страха перед мертвым телом, к которому она, кстати сказать, и не приближалась.
Что же?
В кармане у Степана заверещал мобильный, и он вытащил его, выворачивая подкладку.
— Да.
— Степка! — радостно сказала Леночка. — Ты где?
Сегодня очень плохой день. Совсем плохой. Давно у него не было такого поганого дня. И Леночка, как всегда, точно знает, когда нужно позвонить, чтобы совсем добить его.
— Я на работе, — сказал он хрипло и махнул рукой замам и Саше, чтобы они оставили его одного. Разговаривать с Леночкой прилюдно он так и не научился. Замы задвигали стульями, загрохотали по хлипкому полу ботинками. Проскрипела фанерная дверца. Проскрипела и затихла, приглушив голоса и создав видимость уединения.
— Зачем ты звонишь? — спросил Степан. — Деньги кончились?
— И деньги тоже кончились, — засмеялась Леночка, — ты мой хороший, ты все отлично понимаешь!
— Понимаю, — согласился Степан.
— Ты чего не приезжаешь, Степа? Я скуча-аю, пла-ачу, жду-у…
— Плачешь? — переспросил Степан, и она опять засмеялась.
Как же его угораздило когда-то жениться на ней?!
— Конечно, плачу, — подтвердила Леночка. — Нет, правда, почему ты не приезжаешь?
— Мне некогда, — выдавил Степан.
Несмотря на то что они давно разошлись, она продолжала считать Степана своей собственностью, как считала собственностью все вокруг, что ей нравилось или было нужно. Или не нравилось и не было нужно, но почему-то хотелось получить.
Наверное, Степан никогда не решился бы расстаться с ней, если бы она не ушла сама. Она порабощала и закабаляла его, безоговорочно и целиком, как лихой татарский воин безоружного славянина, и, чувствуя свое унизительное рабское положение, Степан ничего не мог с этим поделать.
Он продолжал встречаться с ней — правда, довольно редко, раз в месяц, а то и реже. Она была ненасытна и изобретательна в постели, и после секса с ней Степан чувствовал себя так, как будто наелся жирных черных пиявок. Он хотел — и не мог — относиться к ней так же легко и весело, как она к нему.
Он хотел стать таким же, как она — свободным, раскованным, хватающим все, что подворачивалось под руку, никому и ничему не обязанным. По крайней мере в отношениях с ней. И не мог.
Она вышла за него замуж «на спор», как однажды призналась после очередной неистовой ночи, забравшей у Степана все силы. «Господи, неужели ты думал, что именно тебя я хотела получить в мужья! — кричала она в другой раз. — Кому ты нужен, жирный, уродливый мешок с дерьмом! Ты в зеркало-то на себя смотришь, когда бреешься?!»
Она бросила бы его сразу, если бы у него не было денег.
Леночка была сказочно хороша собой, и на поддержание этой сказочной красоты требовались средства, и немалые.
Почему-то, несмотря на буйную красу, желающих содержать ее постоянно не находилось, но она была оптимисткой и твердо верила, что в один прекрасный день все-таки уведет Билла Гейтса у его тупой американской женушки.
Иван был кредитной карточкой, по которой Степан постоянно выплачивал Леночке деньги. «В конце концов, если бы не я, — говорила она весело, — у тебя никогда не было бы детей! А так… пожалуйста! И у тебя ребенок, как у всех нормальных. Ты ценишь мое благородство? Я даже фигуру не пожалела!»
