Александра Гейл - Дело Кристофера
— Да, именно это я и делал, — отвечает он просто и спокойно, заставляя потерять запал, превращая гнев в обиды и сожаления, — но ты ушла.
— Ты этого и добивался! — огрызаюсь я.
— Да. И с тех пор я учел свои ошибки, потому никогда не стану поступать с тобой так, как раньше.
— С чего я должна тебе поверить? — желчно интересуюсь я.
— Я расскажу только один раз — сегодня, — и никогда не стану повторять снова. Советую засунуть обиды подальше и попытаться понять, пока такая возможность есть. — Он замолкает на мгновение, и в тишине гостиной отчетливо слышится мое недовольное сопение. Да, вероятно, стоит сбавить обороты и все-таки выслушать историю журнального столика, уверена, речь пойдет именно о нем. — Ты не пришла ко мне в тюрьму, — начинает Шон, а я возвращаюсь мыслями в те жуткие дни. Да, так и было. — Вызвала Алекса и Карину из другого, черт возьми, полушария, а сама не пришла. Ты должна была прийти, я этого ждал, в те несколько дней у меня не было ничего другого, я просто сидел, предвкушал, как ты появишься у гребаной решетки, продумывал в деталях слова, которые скажу тебе. А ты все разрушила. Ты.
Просто. Не пришла. Да, тебя могли не пропустить, но обязательно поглумились бы над этим. У всего есть две стороны, тюремщики бы поиздевались, а я бы узнал, что ты приходила. Этого я тоже ждал. Однако ты даже не попыталась. Я думал, как выгоню тебя, так ничего и не рассказав, но на должность хорошего я и не претендую. Хорошей из нас двоих была ты, и в эту игру играли мы в четыре руки. Ты должна была прийти.
Я был в бешенстве, потому что Леклеру удалось меня напугать, и крыть было нечем. Но еще я злился, потому что мой устоявшийся привычный мир трещал по швам. Ты же не пришла.
А я привык, что ты приходишь. Привык, что ты где-то рядом, под боком. С надушенными крашеными волосами и в дурацких детских платьях в цветочек. Так в чем было дело? Что случилось? Ты испугалась, уехала? Или вдруг начала презирать меня за этот арест настолько, что не потрудилась даже появиться?
И вдруг ко мне заявляются Алекс и Карина и сообщают, что вообще-то ты никуда не уехала, а сидишь себе преспокойненько у меня дома, но идти отказываешься. И что?
Получается, ты неплохо себе существовала одна, без меня, в то время как я сходил с ума эти несколько суток, казавшихся годами, и думал, дьявол тебя подери, не о Леклере, обвинениях и незавидной участи, которая ждала бы меня, стоило Бюро найти хоть малейшие доказательства моей незаконной деятельности, а о твоем нежелании меня видеть! Я безумно на тебя злился и никак не мог понять, когда мы успели поменяться местами. Когда-то, где-то и как-то что-то сломалось и вдруг я начал от тебя чего-то ждать. Причем невозможного. Вероятно, виной всему время и то, что я очень долго схожусь с людьми и терять их, в итоге, тяжелее, чем другим, но как бы то ни было, результат был именно таков: иронично, но мы поменялись местами. И плюс ко всему, я знал, насколько ты решительна и мстительна. Знал, что ты не простишь мне того, что я с тобой сделал. Даже хуже, если почувствуешь эту власть — станешь в открытую пользоваться. Ты находишь малейшую слабость и начинаешь бить именно туда. Как это было с Пани. Я знал, что худшей стервы, чем ты, не встречал и навряд ли встречу, но до того момента никогда не думал, что это может выйти боком мне самому. О нет, ты бы не простила, но мне, по-видимому, оказалось нужно именно это.
Возвращаясь домой после освобождения, я хотел сделать тебе не менее больно, а уж это я умею. Стоит ранить твое самолюбие, и ты начинаешь сходить с ума. Я был зол и пьян, а ты сидишь на мягком диване, и якобы так рада, что меня выпустили. Отлично, рада видеть? Так какого черта, спрашивается, ты тогда не пришла на меня в камере полюбоваться? Будто все вместе сговорились меня добить. И Леклер, и ты, и Алекс с Пани с бесконечными расспросами и советами. И, главное, стоишь ты вся такая напоказ белая и невинная, ну олицетворенная жертва. А, на самом деле, пострадавший чуть ли не впервые в жизни я. Клянусь, в тот момент я хотел одного — никогда тебя больше не видеть. Будто нет тебя, а, следовательно, и проблем тоже. Хотел, чтобы ты ушла, хотел, чтобы ты меня боялась. Но я не собирался толкать тебя на адов столик. Я даже не ожидал, что так получится. Не ожидал, что стекло может причинить такой вред… Поэтому я просто развернулся и ушел. Я хотел, чтобы ты считала меня монстром и больше на глаза не попадалась. Только утром, протрезвев, я понял, что сделал.
— Тебе удалось заставить меня думать о тебе как о монстре.
— Знаю. Слышала о том, что отрывать надо быстро, не давая возможности испугаться? Я сделал все, как по учебнику. Надеялся, что таким образом все, что нас связывало порвется. Не хотел давать тебе даже малейшую власть надо мной. Но я добился только одного: чтобы ты ушла. Отомстил за то, что ты была дрянью, которая бы не простила четырех лет морального прессинга. Но то, что я, фактически, применил к тебе силу, должно было стать последней каплей. Я не прогадал, и ты ушла. И с тех пор я, как последний идиот, мечтал о том, чтобы ты вернулась. Я не представлял, в какой ад превращаю обе наши жизни. Но, черт возьми, это казалось таким логичным: ты была маленькой девчонкой. Я был старше на целую жизнь, но дело даже не в этом. Мы казались диаметральными противоположностями. Я не из тех, кто умеет радоваться, а ты только и делала, что хохотала, срывала ромашки и носила розовые кружевные сарафаны. И, тем не менее, научила меня самой жестокой истине: не пренебрегай людьми — внезапно они могут стать для тебя много большим, чем ты хочешь, но оказаться беспощадными. Ведь, если приглядеться, за крашеными космами и вечно хлопающими ресницами скрывается мстительная непрощающая стерва. Это в тебе было с самого начала, а теперь просто отчетливее проступило, — глядя на мое молчаливое возмущение, сообщает мне Шон. — Не надо протестов и оправданий. Это действительно так, с тобой безумно сложно, и с возрастом ты стала еще противнее и депрессивнее, но я хочу тебя именно такую. Наконец-то ты стала женщиной, которая может меня принять со всеми моими минусами и недостатками. Джо, у меня было много времени на размышления, я полностью отдаю себе отчет в том, что делаю.
Больше ты меня не напугаешь, что бы ни натворила. Только я тебя не отпущу, даже если попытаешься. Это все.
И, пользуясь всем вышесказанным, я, наконец, задаю вопрос, без ответа на который фигушки мой ректор получит!
— Ты меня любишь? Скажи, что ты меня любишь!
И хотя я знаю, что, собственно, именно это мне и сообщили развернуто и подробно, также, что Шон с трудом сдерживается от того, чтобы закатить глаза, он сухо и смиренно отвечает:
