Виктория Угрюмова - Стеклянный ключ
— Сумасшедшая семья, — радостно согласился одноглазый. — Господи, дитя мое, я все никак не могу поверить. Мне кажется, я сплю. Я так счастлив.
— А мне вдруг стало тревожно, — призналась она.
Вглядываясь в картину, она вдруг увидела — и могла бы поклясться в этом, — что цыганка, махая рукой, гонит ее прочь.
— Интересно, где этот маленький проказник Уинстон? — удивился Влад. — Он никогда не покидал меня ни в горе ни в радости.
Одноглазый собрался было позвонить, чтобы вызвать горничную и попросить ее отыскать собаку. И в этот миг за дверью раздался шум.
* * *Впоследствии Татьяна, сколько ни пыталась, не могла полностью восстановить картину событий. Все случилось сразу, одновременно и подло, как удар ножа в спину.
Отчаянно залаял Уинстон, а потом его лай перешел в тоскливый визг, и Владислав Витольдович, изменившись в лице, резким движением задвинул ее за свою спину. Он ловко схватил трость, прислоненную к креслу, трость со знакомым набалдашником в виде серебряной птицы, — и вытащил длинный, острый клинок.
Бедный старый рыцарь, он, как птица, защищающая свое гнездо от всесильных людей, пытался спасти ту, которую еще недавно хотел уничтожить, наслаждаясь чувством мести. Но в эту секунду былые обиды и ненависть исчезли окончательно. Как и поколения его предков, он стоял, выпрямившись, встречая врага лицом к лицу. Но этот враг вовсе не собирался принимать вызов.
Они ввалились в комнату втроем: Алексей, Халк и неизвестный ему человек с тяжелыми надбровными дугами питекантропа. Все трое были изрядно помяты — несмотря на неожиданность, охранники одноглазого защищались, как могли.
Алексей поднял пистолет, угрожая Татьяне, и собрался огласить условия нападавших, но тут старик кинулся на него, сделав длинный и точный выпад своим клинком.
Лезвие пронзило грудь предателя в ту же секунду, когда выстрелил пистолет. Но старик успел метнуться в сторону — высокий и статный, он полностью заслонил собой ту, ради которой ему не жалко было умереть.
А потом Тото плохо помнила последовательность. Знала только, что схватила со стола нож и, когда «питекантроп» рванулся к ней, вонзила лезвие точно под левое ухо, в безотказную точку, исключающую промах. Услышала топот тяжелых ног по лестнице, сухой щелчок выстрела…
Очнулась она, когда стояла на коленях над умирающим прадедом, и ее тяжелые слезы капали ему на лоб и щеки, будто летний теплый дождь.
— Это хороший конец. Я даже не ожидал, — улыбнулся старик.
Его лицо стало похоже на восковую маску, а широко открытые глаза приобрели одинаково загадочное выражение — будто он смог увидеть там, за порогом, нечто совершенно удивительное.
Павел, Данди, Винни, Варчук и Сахалтуев топтались над ней, не смея приблизиться или нарушить тишину неловким словом. А Тото наклонилась к уху своего рыцаря и произнесла:
— Я знаю, что ты меня слышишь. Она тебя любит. Все эти годы любит. Все остальное не имеет значения. И я тебя люблю.
Открытые глаза Влада глядели куда-то вверх, и, проследив за этим упорным сияющим взглядом, Татьяна увидела, что оттуда, сверху, со стены, смотрит на него молодая и красивая Нита, в файдешиновом темно-синем платье, шляпке и с букетом палевых роз.
* * *Она равнодушно прошла мимо мертвых тел, хотя Павел боялся, что нервы ее не выдержат. Безразлично отнеслась к болезненной перевязке — оказалось, что пуля существенно зацепила ей руку. Монотонно, но твердо отказалась ехать в больницу. Равнодушно позволила усадить себя в машину и деревянным голосом попросила снять со стены портрет женщины в синем. Варчук беспрекословно исполнил ее просьбу. Они довезли ее до бабушкиного дома, молча, не говоря ни слова. Никто не знал, что говорят в подобных случаях.
Татьяна вернулась домой, но, стоя на пороге, не знала, с чего начать. Голос не повиновался ей, губы тоже.
Антонина Владимировна, постаревшая и скорбная, вышла ей навстречу.
— Он не сделал тебе ничего плохого, мое солнышко?
— Он спас мне жизнь, — глухо ответила она.
— Я могу его увидеть? — ровным голосом спросила Нита.
— Его больше нет, — сказала Татьяна и не поверила самой себе. — Я привезла тебе кое-что от него.
Бабушка долго вглядывалась в лицо своей сохраненной любимым молодости. Затем подошла к внучке, обняла ее и, прижавшись сморщенной щекой к ее щеке, прошептала:
— Я тебя очень люблю. Я всегда буду тебя любить. Ты знаешь. Не плачь, деточка.
Тото смотрела на нее широко открытыми глазами, и слезы градом катились по ее лицу. Она все понимала, она все знала заранее, но какая же это была невыносимая боль.
— Обещай мне, что ты будешь счастлива и любима, потому что жить стоит только ради того, чтобы быть счастливой и любимой, — строго приказала Нита. — И любящей.
Татьяна послушно кивала. Ей казалось, в квартире льет тропический ливень, и она уже ничего не видит за сплошной водяной стеной. Лицо бабушки таяло и уплывало куда-то в недоступную ей даль.
— А теперь оставь нас одних, — властно распорядилась Нита и медленно притворила за собой двери.
Татьяна опустилась на пол у порога ее комнаты, трясясь от рыданий. Но при этом она чувствовала себя, как воздушный шарик, у которого отрезали ниточку, привязывающую его к земле, — так легко-легко, будто в невесомости.
Еще одна жизнь закончилась, и от нее ничего не осталось, кроме боли и памяти. Татьяна знала, что всемогущее время умерит эту боль, а пока нужно просто терпеть.
* * *Огромный дедовский дом, в котором уже убрали следы недавней трагедии, дышал одиночеством, и Тото подумала, что пресловутая квартира принесла ей слишком много больших потерь и мелких неприятностей, пора, пожалуй, приводить ее в порядок, а драгоценных тетушек с Геночкой и Аполлинариевичем перевезти сюда, хотя бы временно. Тут и парк, и дикие пейзажи, и свежий воздух. Нанять прислугу, попросить Павла присматривать за ними на всякий случай. Пока ее здесь не будет. Татьяна собиралась уехать из любимого города в Париж, так же, как когда-то бежала в него из любимого Лондона. Париж лечит любые раны.
Ее драгоценные друзья — Бабченко, Варчук и Сахалтуев — не отходили от нее ни на шаг. Странно, подумала она, природа не терпит пустоты: обрести двоих новых друзей впридачу к Бабуину — это не так уж и мало. И конечно же, гораздо больше того, на что может рассчитывать любой человек.
Сахалтуев и Варчук, используя старые связи «на земле», в два счета уладили формальности, связанные с печальным происшествием в доме Аделунга. А при разборе бумаг и завещание обнаружилось; нужно ли говорить, что единственной наследницей графа стала его праправнучка — все документы были тщательно подобраны, и даже самый страшный крючкотвор не мог бы к ним придраться. Что и неудивительно, ибо составлял их тот самый страшный крючкотвор.
