Лиана Модильяни - В объятиях прошлого. Часть 3
Было видно, что слова даются ему с трудом.
Энн, я страшно виноват перед тобой.... Это было как наваждение, как дурной сон… Этого не должно было случиться.
Энн попыталась что-то сказать, но он снова остановил её жестом.
Я… я не знал и не мог знать, что она – твоя мать.
Энн почувствовала, как змея подползла к её горлу и стала обвиваться вокруг шеи тяжёлыми мышечными кольцами, не давая возможности сделать даже лёгкий вдох. В этот момент Энн ничего не чувствовала, кровь отлила от всех частей её тела и утекла куда-то далеко.
Прости… – Франсуа-Ксавье достал из кармана помаду Маргарет и неловко протянул её Энн, – она только сегодня утром сообщила мне по телефону, кто она, и попросила передать тебе это.
Говорить больше было не о чем. Франсуа-Ксавье Файар направился к зданию школы и скрылся за её дверьми. С горечью, с металлическим и липким привкусом страха и ужаса, Энн вдруг поняла, что весь её мир разлетелся на маленькие клочки, собрать которые уже никому не под силу. Она взглянула на свою душу, которая лежала у неё под ногами, в холодной серой луже, содрогаясь от враждебных порывов ветра, без надежды на воскрешение. От охвативших её переживаний Энн совершенно не заметила, а, может быть, заметив, не придала значения тому, что в этой же луже отражался тёмный мужской силуэт, мрачной тенью нависавший над Энн.
В тот день Париж был похож на город – призрак. Всё многообразие его красок свелось к серым и тёмным оттенкам, иногда разбавляемым неяркими огнями проезжающих машин. Не было больше ни утра, ни дня – одни сплошные угрюмые зябкие сумерки. Собравшаяся в воздухе сырость, несмотря на весеннюю погоду, превращалась в острые злые иглы, которые безжалостно впивались в лёгкие, разрывая их изнутри и сбивая прерывистое дыхание. Ноги Энн брели сами собой, ветер раздувал её роскошные каштановые волосы. Энн захотелось навек позабыть обо всём. Обо всём, что у неё отнимали, отдирая от самого сердца. У неё отобрали всех, кто имел для неё значение – вначале Марчелло, а теперь и Франсуа-Ксавье. И всё это сделал один и тот же человек – её мать. Безумно тяжело было быть той Энн, которая осталась вместо прежней. Душа тихо скулила от воспоминаний о том счастье, которое уже не вернуть. Очередной порыв ветра бросил тяжёлую прядь волос в лицо Энн.
Ему так нравились мои волосы ! – острая тоска пронзала её насквозь.
Энн огляделась по сторонам.
Быстрыми и твёрдыми шагами она вошла в первую же парикмахерскую, присела в ближайшее свободное кресло и, приподняв свои прекрасные волосы, сообщила о своём намерении.
Может быть, вы ещё подумаете ? – спросил растерянный парикмахер, не в силах поднять ножницы на такую роскошь. – Вы уверены ?
Энн закрыла глаза и кивком головы дала понять, что абсолютно уверена в том, чего хочет. Краешком глаза она смотрела как великолепные локоны, предмет её гордости и зависти всех одноклассниц, тяжело падали на грязный кафельный пол. По щекам бежали слёзы. Энн казалось, что это её саму старательно режут на маленькие кусочки. Энн отказывалась понимать отношение её матери к ней: с одной стороны – холодная отчуждённость и полное равнодушие, с другой – неустанный контроль и постоянное посягательство на её личное пространство.
Энн захотелось побыть наедине со своими переживаниями. Уже несколько часов она сидела в кафе La Coupole23 на бульваре Монпарнас, одном из тех парижских «интеллектуальных кафе», где, как писал Марсель Пруст24, «воздух пропитался запахом чернил». Здесь опрокидывал рюмку кальвадоса Эрнест Хемингуэй25, и дегустировал лягушачьи лапки Фрэнсис Скотт Фицджеральд26, наслаждался молодым божоле Пабло Пикассо27, и заказывал бургундских улиток Анри Матисс28.
Официант с сомнением оглядел юную посетительницу, попросившую двойной виски, но, поскольку Энн в свои семнадцать с половиной лет выглядела вполне взрослой и уверенной в себе, согласился принять её заказ. Не считая шампанского на семейных обедах, Энн никогда раньше не пила спиртного и, естественно, быстро опьянела, но сейчас это оказалось спасением. Золотистого цвета обжигающая жидкость согревала её продрогшее тело, без малейшей надежды на оживление покинутой и преданной всеми души. Энн начинала понимать, что теряет жизненно важную часть самой себя – свою мать, без которой она раньше не могла себе представить своё существование, и теперь ощущала себя испуганной, уставшей и одинокой.
Я не хочу больше чувствовать себя виноватой в том, что моя мать меня никогда не любила, – решила Энн.
Это чувство многие годы разъедало её изнутри, оставляя глубокие раны в душе, которые с трудом затягивались, оставляя грубые рубцы. Она с горечью вспоминала, что долгое время мама была её миром, смыслом её жизни.
Как же я хотела тогда стать маленьким цветком, сухим невесомым и плоским, который моя мать могла бы положить в книгу и всегда носить с собой ! – боль от материнского предательства не покидала Энн ни на секунду. – Я не причиняла бы ей никаких неудобств, не отягощала бы её своим присутствием, я бы просто была рядом с ней, со своей мамой !
Приходилось осознавать, что всё это было пустой, никому не нужной иллюзией.
Энн попросила ещё один двойной виски. Официант неодобрительно покачал головой, но ей сейчас было глубоко безразлично чьё-либо мнение на свой счёт.
Энн пыталась вспомнить хотя бы крошечные осколки времени, когда она была счастлива рядом с матерью, и не могла. Ей захотелось подмести, вытереть и смыть все следы обид, тоски, гнева и непонимания, оставленные в её сердце Маргарет. Энн стала отчётливо понимать, что нельзя лишиться того, чего у тебя никогда не было – материнской любви. Постепенно она приходила к тому, что злость и ненависть, помимо её воли, только поддерживают её связь с матерью, и лишь настоящий разрыв с ней может принести освобождение от этих удушающих отношений.
Полное безразличие по отношению к матери – вот всё, что оставалось у Энн после долгих лет жизни с ней. Это было выстраданное безразличие, возникающее тогда, когда душе удаётся пережить давнюю нехватку тепла, любви и заботы. Оно пришло от усмирённой ненависти. Энн понимала, что её детская боль никуда не денется, но, если она разберётся в своих чувствах и постарается отделить от них чувство вины, ей будет легче идти своей дорогой.
Последний поступок Маргарет окончательно убедил Энн воспользоваться своим бесспорным правом не испытывать больше любви к человеку, любовь которого она так долго и безуспешно пыталась заслужить.
