Нина Соротокина - Фаворит императрицы
В окно с тупым упорством бились ночные толстотелые мотыльки, залаяла собака и смолкла, затем донеслось тихое пение девок-кружевниц, которые плели подзоры, прошвы для подушек и пододеяльников к вечно отодвигающейся свадьбе Клеопатры. Девки-кружевницы и при родителях работали как одержимые. Помнится, когда уезжали осенью в Москву, их с их коклюшками сажали в отдельные подводы, чтобы они и в дороге не ели хлеб даром и были заняты делом. Куда же подевался их плетеный товар? И сейчас в темноте, видно, лучину жгут и все плетут, как парки, сочиняют судьбу Клеопатре.
Глаза у сестры опять стали тревожными. И вои что она ему рассказала.
– Как уехал ты, Матвей, в Европу, так и жизнь у нас кувырком пошла. Не сразу, правда… Жили по-прежнему широко, к обеду по нескольку карет приезжало. Хлебосольствовали… А уж когда юный император Петр Алексеевич скончался, в Москве такое началось! Бедный император, я его видела: высокий, статный, пасмурный, словно предвидел он свою скорую кончину.
– Где ж ты видела императора?
– Батюшка взял меня на праздник водосвятия, уже была назначена царская свадьба с княжной Екатериной Долгорукой. Выезд был роскошный! Она ехала в открытых санях, шубка на ней парчовая, серебряная, а уж хорошенькая! А император стоял на санях сзади, дальше конвой, свита. Холод был ужасный. Церемония длинная, батюшка меня домой отослал, а сам все четыре часа простоял на льду. Я, грешным делом, думаю, что тогда он ноги и застудил.
Как ты знаешь, свадьба царская не состоялась, император умер оспой. Верховный совет заседал в Лефортовом дворце, решал – кого позвать на царство. Когда приехала Анна Ивановна из Курляндии, Москва встречала ее широко, радостно. Потом пошли собрания. Батюшка на всех собраниях присутствовал и стоял за самодержавие, поэтому был принят в числе прочих самой императрицей.
На прием в Кремлевский дворец батюшка поехал уже больной, горячечный. Но потом ничего, отлежался, отпоили мы его чаем с малиной да медом, а по весне он опять захворал и велел переезжать в Видное. С тех пор мы здесь живем и носа на люди не кажем, а двор-то уже не в Москве, а в Петербурге. До Северной столицы никогда теперь не добраться, а здесь скука страшная!
Иван власть в доме постепенно забирал, по зернышку. Видно, батюшка нарочно все так подстроил, чтобы Ивана ко всем делам имения приспособить и чтоб управляющий заранее понял, кто тут хозяин.
Все время батюшка проводил теперь в своей комнате с книгами, про охоту, соседей, сельские пиры было забыто. Только и ездили к нам стряпчий Лялин из Москвы да новый батюшкин друг – господин Люберов, очень достойный человек.
В августе батюшка опять занемог, ходил с трудом, левая нога совсем не слушалась. Лекарей перебывало много! Но от судьбы не уйдешь. Как-то вызвал он утром меня к себе в комнату и строго так говорит:
– Клеопатра, надобно мне с тобой поговорить. Вели закладывать тарантас.
– Зачем же тарантас? Разве в доме поговорить нельзя?
А у самой поджилки трясутся. Батюшка меня никогда полным именем не называл. Клепа… а когда шутит, Заклепкой именовал, при людях – Кларой. А тут могилой повеяло от его речей.
И точно. Поехали мы с ним в дубраву, в церковь Пророка Даниила, это еще до пожара было. Всю дорогу молчали, а как церковь завидели, батюшка и говорит:
– Слабость на меня напала. Чувствую, чадо мое, смерть совсем близко. Завещаю, тут меня и похороните, в Москву не возите.
Я в слезы, а он молчит. Подъехали к погосту. Он из экипажа вышел, мне выходить не велел. Тут к нему отец Александр навстречу. Батюшка-то с палкой, куда-то вдвоем пошли. Долго их не было, почти час. Потом я узнала, что батюшка место себе на сельском кладбище выбирал. Семейной усыпальницей в Москве пренебрег. Иван выполнил волю покойного, и за это братцу спасибо. Да только я думаю, главным здесь была, как всегда, экономия.
Разговор наш с батюшкой состоялся на обратном пути. Остановились мы под горкой, кучера Игната он на ключ отослал. Может, и вправду пить хотел, а всего вероятнее, не желал чужих ушей. И говорит…
Окно вдруг отворилось, кисейная занавеска вздулась от ветра, и Клеопатра стремительно бросилась к окну.
– Кто там? – спросила она испуганно.
– Ты что? – Матвей тоже перешел на шепот.
Клеопатра повернула к нему взволнованное лицо, прижала палец к губам, потом высунулась в темноту, по-птичьи повертела головой и только после этого плотно закрыла окно.
– В этом доме подслушивают, а потом все доносят братцу.
– Да мы на втором этаже!
– А лестница?
– Ладно, бог с ними, скажи же наконец, о чем был разговор?!
– Батюшка наш был добр. И последней мыслью его было, как устроить нашу с тобой судьбу. Хотел, да не смог, сам знаешь о проклятом законе покойного императора Петра Великого. – Она подумала и добавила: – Антихриста.
– Ну, ну! Петра I не трожь! Он о России радел. Он был гений.
На щеках Клеопатры вспыхнули красные пятна, глаза округлились.
– Батюшка тоже всегда его защищал: много-де их величество для человечества сделало! А я знаю, сколько величество христианских душ погубило! Да и нашу с тобой жизнь перечеркнуло. Уж нет его, семь лет, как помер, а все боятся правду про него сказать. Петр Великий! – передразнила она кого-то звонким от негодования голосом.
– Что ж не боишься, что подслушают да донесут куда след?! – гневно прокричал Матвей.
– Это раньше их величество Петра I нельзя было ругать, теперь можно! Ты что на меня напрыгиваешь? Что мне слово сказать не даешь? Я тебя сюда позвала об императоре Петре лаяться?
Матвей вдруг словно отрезвел. У Клеопатры был такой обиженный вид, что ему стало стыдно перед сестрой.
– Ну ладно, будет тебе. Значит, вы остановились внизу холма, а Игнат за водой пошел.
– Все мысли ты мне спутал! – проворчала Клеопатра, пытаясь вернуть себе состояние высокой торжественной скорби, и продолжала, придав голосу прежнюю мелодичность: – Последние мысли батюшки были о том, как нашу с тобою жизнь устроить. Вот он и говорит: «По закону о Майорате все мои земли перейдут к Ивану. Но приданое тебе Иван достойное обеспечит, это я ему твердо наказал. Матвей после моей смерти пусть домой не торопится. У него в Париже дела хорошо идут, и нечего туда-сюда мотаться, деньги переводить. А как вернется он своей охотой из заграничного вояжа, то пусть немедля едет к стряпчему Лялину. Я нашел способ, чтобы вы, мои младшие дети, жили после моей смерти безбедно». Тут на меня словно оторопь нашла. Сижу, двинуться не могу, а в голове одна мысль – неужели мы сироты? Батюшку разговор, видно, сильно утомил, плечи обвисли, лицо покраснело, а от тела жар, как от печки. Игнат воды принес, так он пил, пил. Я этот кувшин потом к себе в комнату забрала, вон он стоит.
