Елена Яковлева - Уйти красиво
Она отсутствовала не больше минуты, тут же вернулась, причем несколько заинтригованная.
— Можете проходить, — пригласила она, окинув Позднякова взглядом сверху вниз.
— Благодарю вас, вы очень любезны, — отозвался Николай Степанович, как по писаному, сам удивляясь собственной галантности.
Длинноножка хмыкнула и щелкнула длинным ногтем по клавише стоявшего на ее секретарском столе компьютера. По дисплею немедленно побежали буковки, похожие на трудолюбивых муравьев.
Госпожа Шихт — а в данном случае это обращение само напрашивалось — уже не выглядела убитой горем, как накануне. Она сидела в большом, шикарно обставленном кабинете, являя собой типичный образчик американизированной деловой женщины, счастливо перенесенный на щедро удобренную рыночными реформами российскую почву.
Виолетта Шихт тронула наманикюренными пальчиками оправу красивых очков и эффектно выбросила вперед нежную длань, покрытую загаром, по-видимому, средиземноморского происхождения.
— Садитесь, прошу вас.
Прежде чем воспользоваться вежливым приглашением, Позднякову пришлось преодолеть изрядное расстояние от двери до стола Виолетты Шихт, владелицы известного в Москве Дома моделей. Он шел в своем сереньком костюмчике, который купил по случаю еще во времена тотального дефицита, когда хватали все подряд, и который он не менял вовсе не потому, что не было денег. Просто он никогда не придавал значения одежде, но сейчас нутром чувствовал, как падал его рейтинг в глазах этой профессиональной жрицы моды.
— Слава Богу, что у меня хорошая зрительная память, а моя секретарша умеет подробно описывать незнакомых посетителей, которые представляются только по фамилии, иначе бы я вас ни за что не приняла. У нас скоро показ.
— У вас не секретарь, а прямо агент ФБР, — заметил Поздняков. — Так быстро и основательно описать человека с незапоминающейся внешностью…
— Ну почему уж так и с незапоминающейся? — возразила Виолетта Шихт. — Вы себя явно недооцениваете, поверьте мне, уж я-то знаю толк в том, что называется имиджем.
По тому, как это было сказано, Поздняков каким-то шестым чувством уловил: модельерша в курсе их с Ларисой давней истории, и не исключено, что она показалась ей романтичной. Впрочем, такие дамочки вряд ли находят в жизни что-нибудь более занимательное, чем высосанные из пальца американские сериалы.
— Вы пришли поговорить со мной о Ларисе? — спросила она, сразу погрустнев.
Поздняков молча кивнул.
— Не возражаете, если я закурю? — Виолетта достала из ящика стола красивую коробку, похожую на пудреницу, и извлекла из нее длинную и тонкую, как ароматическая палочка, сигарету. — Можете тоже курить, — предложила она.
— Лучше не стоит, — покачал головой Поздняков, вспомнив о смятой пачке «Примы» в кармане пиджака.
— Понимаю, что вы руководствуетесь не праздным любопытством, — многозначительно протянула Шихт, — это хорошо, что вы так близко приняли к сердцу трагическую смерть Ларисы. Я знаю, она дорожила дружбой с вами, ценила ваше мнение, да и вообще очень хорошо к вам относилась…
И так далее. Поздняков позволил Виолетте беспрепятственно нести эту благообразную чушь, оставив себе возможность тем временем ее внимательно рассмотреть, пока она вдохновенно закатывала глаза. Дамочка она была очень даже недурственная: возраст — что-нибудь до сорока, черты лица правильные, выразительные, косметика — умеренная. Такие всегда нравятся мужчинам — такой итог подвел своему осмотру Поздняков, словно сам не относил себя к сильному полу. Впрочем, лично на него она впечатления не произвела. Позднякову сразу не понравились наигранная улыбка и характерная особенность в конце каждой фразы складывать губки бантиком.
Наконец она перешла к более-менее существенной части своего монолога:
— С Ларисой мы познакомились восемь лет назад… Где это было? Кажется, какая-то выставка… ну да, вы помните художника Коростылева? — Она прикусила нижнюю губу. — Видите, как проходит земная слава. Тогда при упоминании одного его имени вся Москва гудела, как растревоженный улей, а теперь морщат лбы, пытаясь вспомнить, кто такой. Не удержался человек на вершине, скатился… Господи, о чем я? — спохватилась Шихт. — Так вот, мы встретились на выставке Коростылева. Как сейчас помню, все ходят, разглядывают полотна, многозначительно кивают головами. И тут появляется она — просто тихо входит в зал, а такое впечатление, что влетела шаровой молнией. Знаете, она умела приковывать к себе внимание, только что все смотрели на картины и вот уже уставились на нее. Кто-то сказал: «Это Лариса Кривцова, ну, та, что пишет дамские романы, жена этого красавчика, Медникова». Такое впечатление, что она тогда способствовала заслуженному триумфу Коростылева. Сразу по углам зашушукались: Лариса то, Лариса се… Сплетников среди творческой публики больше, чем среди работяг.
— Верное наблюдение, — подтвердил Поздняков. С чем другим, а с этим трудно было не согласиться.
— Ну вот, — продолжила приободренная его замечанием Виолетта, — а меня такое тогда любопытство разобрало: что же это за Лариса такая? Я ведь только начинала, о таком кабинете и Доме моделей могла только мечтать. Клиенты тоже были так себе…
«И ты подумала, что тебе неплохо было бы завести такую клиентку, как Лариса Кривцова, — мысленно добавил Поздняков, — чтобы в следующий раз светские сплетники прибавляли к упомянутым дамским романам, мужу-красавчику и паре-тройке любовников: «Ах, она одевается у Виолетты Шихт. Как, вы еще не слышали о такой?»
Поздняков таки взъелся на модельершу, сам не зная с чего. Может, на него так подействовал подслушанный за дверью разговор, в котором молодой нахал-следователь назвал его «старым евнухом»?
А Виолетта продолжила свое повествование:
— В общем, мы даже не заметили, как сблизились. Оказалось, что у нас много общего, похожие взгляды на жизнь, а главное, к чему скрывать, обе мы очень амбициозные женщины, так сказать, Дианы-охотницы. Все эти восемь лет я была и подругой, и, употребляя модное словечко, имиджмейкером Ларисы. Без ложной скромности хочу заметить, что тут уж я точно была ей немало полезной. У нее ведь была сложная фигура, небольшой рост, скажем так, непритязательный вкус, а когда я принялась за Ларису, старые знакомые просто ее не узнавали. В ней появилось столько шарма, изысканности — в придачу к природному обаянию, конечно, которое, поверьте мне, никакой стилист не привьет. Она могла очаровать кого угодно, а как — это уже загадка. Ей самой впору было открывать какую-нибудь школу обаяния, уверена: ученики бы повалили валом.
